Белые волки
Шрифт:
стания. Недолго, недолго продержится Со-
ветская власть. Даже рабочие, и те против
большевиков, потому что живется им в ты-
сячу раз хуже, чем при царе. Ну, конечно,
комиссары и теперь живут припеваючи. У них
и фрукты, и вино, все, чего хочешь.
Офицеры с жадностью слушали рассказ
Мурыгина. Дмитрий вполне вошел в свою
роль, с азартом ругал большевиков, и рас-
сказал тут же придуманную историю о том,
как его
дома, отобрали мебель, одежду, — словом,
все, что было в доме. Кое-как приятели на
дорогу собрали.
— Ничего, все скоро вернем. Рождество
будем встречать в Москве!
— Дай-то бог, —вздохнул Мурыгин.
ГЛАВА X.
ИВАН АЛЕКСАНДРОВИЧ ЛОМОВ.
В город Мурыгин приехал рано утром.
Сдал чемодан на хранение и пошел искать
комнату. Проходил до самого обеда и нигде
не встретил ни одной записки о сдаче ком-
наты Попробовал зайти в два -три дома
без записок. Ничего не вышло. И сами не
сдают, и кто может сдать — не знают. При-
ближался вечер. Вернулся на вокзал, прошел
в буфет первого класса, спросил чаю. Кло-
нило ко сну, болела голова. В книжном киоске
купил разных газет, кое-как просидел до
утра. Утром вышел наружу, ледяной водой из
крана освежил лицо и голову. В буфете на-
пился чаю. Опять пошел в город. Теперь ре-
шил заходить под-ряд в каждый дом и в
каждом доме спрашивать о комнате. Все без-
результатно, везде отказ. Остановил на улице
человека с лицом, показавшимся Мурыгину
симпатичным.
Не знаете ли, где можно найти комнату?
— Нет, не знаю.
Вот скандал. Город незнакомый, при-
ютиться не у кого, целую неделю на вокзале
сижу.
— Да, здесь трудно найти комнату. Все
переполнено беженцами. Беженцев больше,
чем коренных жителей. А вы откуда?
— Из Перми. Я тоже беженец.
— Беженец?
— Да. Я учитель.
— Коллега, значит. Я тоже учитель. Куда
бы это вас направить? Постойте, я дам вам
записку к одному своему приятелю-коопе-
ратору. Если у него нет угла, так он вас
тоже куда-нибудь направит.
— Спасибо вам, коллега, спасибо!
Ну, что там, дело невеликое записку
написать.
Вынул записную книжку, написал записку,
вырвал листок.
— Ну, вот вам. Он хороший парень, если
что можно сделать, сделает. Только ступайте
к нему после обеда, на службе к нему не
доберетесь.
У Ивана Александровича Ломова широкое
круглое лицо, большой высокий лоб, широкий
слегка приплюснутый нос. Застенчивая мяг-
кая улыбка на лице. Говорит мягким за-
душевным голосом.
Прочитал записку, задумался.
— Что же с вами делать? У меня негде,
видите, в трех коробочках маленьких ютимся,
нас двое, — пара ребят. К кому бы вас на-
править?
— Иван Александрович, вы бы приютили
меня хоть на день, на два. Может быть, за
это время что-нибудь удастся найти. Поймите,
неделю прожить на вокзале, без сна!
— Я понимаю, товарищ.
Привычным жестом взлохматил длинные
волнистые волосы на голове.
— Знаете что, перебирайтесь, действи-
тельно, пока ко мне, в кабинете переночуете,
а там видно будет.
Мурыгин крепко пожал руку Ломову.
— Спасибо вам, спасибо!
Два дня под-ряд Мурыгин добросовестно
потратил на поиски комнаты.
— Ну, что ж, Иван Александрович, гоните
меня на улицу. Ничего не нашел. Хоть бы
угол какой - нибудь, конуру бы какую. Везде
битком.
Ломов махнул рукой.
— Оставайтесь у меня. Как-нибудь уст-
роимся в двух комнатах, детишек перета-
щим к себе в спальню, а кабинет в столо-
вой устрою.
Мурыгин был очень обрадован. Помимо
того, что у него было жилье, ему нравился
Ломов. Захотелось подойти к Ивану Але-
ксандровичу ближе, поговорить с ним, опре-
делить его политические взгляды и сим-
патии. Как-то показал Ломову советские
деньги.
— Видали, Иван Александрович?
— Что это? А, советские рубли. Нет, не
видал. Где достали?
— У солдата купил. С фронта солдат,
должно быть, у пленного или убитого взял.
— Да, должно быть.
— Говорят, в плен теперь не берут?
— Да, говорят.
Ломов болезненно сморщился.
— Удивительная жестокость эта война.
Утеряно все человеческое. Люди истребляют
друг друга, как дикие звери.
— Это вполне понятно, Иван Александро-
вич. В гражданской войне нет общего языка
между воюющими, оттого она и более жестока,
чем война между государствами.
— Я понимаю. Но все ж таки то, что
творится, так ужасно, что становится жутко
за человека.
Мурыгин перевел разговор на атаман-
щи ну.
Ломов старался говорить спокойно, но по
тому, как в гневной вспышке ломался голос,
как сдвигались брови и как в болезненной
улыбке кривилось лицо, Мурыгин знал, что