Белый, белый день...
Шрифт:
– Ну и слава богу! Еда… – вздохнул, улыбаясь, Мордасов, – …это, кажется, единственное оставленное мне удовольствие. Я уже не пью, не курю! За женщинами… чисто платонически!
Он развел руками, словно извиняясь перед Еленой.
– Ну уж не скажите. – Она погрозила ему пальчиком. – Я ведь ваш биограф. Сколько раз вы были женаты?
– Четыре! Четыре!.. – воскликнул Лука Ильич, словно сам не веря своим словам.
– Где четыре, там и пятая найдется, – улыбнулась молодая женщина.
Сегодня
– Ах, как вы хороши! – искренне залюбовался ею Лука. – Где мои тридцать лет!
– С вами! С вами, Лука Ильич, – смеялась Елена. – Видели бы вы сейчас свои глаза.
– Это все вы! Вы! Я от вас заражаюсь молодостью! – Он поднял бокал: – За вас! За вашу юность! За ваши горящие глазки…
– Но вы же не пьете?!
– Ну бутылочку-другую за ужином, – подмигнув ей, рассмеялся Мордасов.
Они выпили и продолжили ужин.
– Ну как вам новый «Националь»? – больше для поддержания разговора спросила она.
Лука Ильич огляделся, потом пожал плечами и почему-то замолчал.
– Вы же так давно здесь не были! – настаивала Елена.
– Средний австрийский ресторан. Может быть, даже венский…
– Он и принадлежит австрийцам, – поддержала его журналистка.
– Вот, вот… – буркнул про себя Лука Ильич. И вдруг, бросив салфетку на стол, сказал резко и неожиданно горько: – Я ничего… ничего не узнаю в Москве! Я даже себя здесь не узнаю… Я… я не тот парень, который приходил сюда тридцать лет назад! Взъерошенный, счастливый… В компании таких же шалопаев, как сам! Напивался, танцевал до одурения… Кричал какие-то горячие слова о будущем, о том, как мы посадим весь мир на кол. Что все в мире будут знать наши имена!
Елена осторожно положила пальцы на его руку.
– Лука Ильич! Успокойтесь… Но ведь ваше имя действительно знает весь мир!
– Что? – не понял он.
– Вы… Вы – Лук Мордэ, один из самых известных в мире теноров. Мирового класса. Звезда первой величины. Один из трех… Ну из пяти лучших певцов планеты…
– Ну да… конечно, – словно удивился ее словам Мордасов. – Похоже, что так…
– Так что теперь вам нечего это кому-то доказывать. Вы – уже Лук Мордэ. Вы случились… Состоялись!
Лука Ильич серьезно и даже чуть обиженно посмотрел на Елену.
– А что же теперь? Что дальше?
В его голосе была такая, почти детская, растерянность, что ей действительно стало жалко его.
– Скажите… – настаивал он.
– Наслаждаться достигнутым… наверно, – не очень уверенно ответила она. – Продолжить…
Он налил себе в бокал вина и залпом выпил.
– Я завидую себе, тогдашнему, – тихо, с волнением произнес он. – Только в России может быть такая молодость. Нищая, святая, с горящими глазами, с великими планами. Сама эта
– Но сколько этих молодых гениев здесь и гибнет, – осторожно произнесла Елена.
– Большинство! – резко и безоговорочно бросил Лук. – Никого не осталось… А кто жив… сломлен, потерялся в жизни.
Он отвернулся, и она заметила сверкнувшие слезы в его глазах.
– Зачем я приехал сюда? Зачем?! – глухо, но страстно проговорил – почти про себя Мордасов. – Ведь почти тридцать лет я боялся вернуться… в Россию. Нет, черт дернул! На старости лет…
Он улыбнулся извиняющейся улыбкой.
– Простите меня, старика. Расчувствовался некстати. Елена прощающе улыбнулась ему.
– А я так много собрала о вас… материалов. – Она осторожно, словно боясь спугнуть его, достала из сумочки толстую свернутую тетрадь. – О вас – тогдашнем. Еще в России. Ведь вы были знаменитый здесь человек!
– Я?! – чуть не отпрянул от нее Лука Ильич. – Знаменитый? Здесь? В России?..
– Да, да… Вы! Именно в Москве… Десятки людей называют вас одним из самых талантливых людей вашего поколения.
Мордасов молча и недоверчиво смотрел на нее несколько мгновений и потом произнес:
– Разве что пьянством своим… был знаменит?
– И этим тоже! – рассмеялась Елена. – Много пили?
– Практически каждый день… – как бы про себя произнес он. – В России пьянство – почти религия. Во всяком случае раньше так было.
– «Быль молодцу – не укор». – Журналистка развернула тетрадь. – Много… Ой, как много о вас вспоминают!
– Не надо! – остановил ее Мордасов. – Они вспоминают… а я о них – нет!
Он сумрачно огляделся. В зале ресторана было сравнительно тихо, разговоры вполголоса, звон бокалов…
– Не узнаете бывшего «Националя»? – спросила она.
– Нет! К этому времени здесь бы такой гвалт, шум был бы… Кто-нибудь уже бы песни пел… – Неожиданно он почти строго посмотрел на нее и продолжил совсем тихо: – Да, Россия – это чудо! Открытое, распахнутое для всех ветров. Распахнутое пространство. Для всех идей. Для Запада, для Востока, для Америки… Теперь даже для Африки. Сколько за эти дни я видел черных лиц здесь…
Он помолчал, подумал и, вздохнув, продолжил:
– Я вот говорил, что все мы, тогдашние, мечтали о великом… Были готовы создавать что-то сверхъестественное, поражающее мир. Сам воздух России был таков… Так во всяком случае мне помнится.
Он замолчал, глядя в тарелку перед собой.
– А чтобы с вами было, если бы вы не уехали? – осторожно спросила Елена.
Мордасов ответил не сразу.
– Не знаю…
– Вы не хотите говорить об этом?
– Почему же… – Он пожал плечами. И неожиданно, почти зло, ответил: – Спился бы наверняка!