Белый, белый день...
Шрифт:
– А потом? – с искренним интересом спросил Стас.
– Потом Австралия. Мельбурн, Сидней…
Галя, вдруг пригорюнившись, посочувствовала ему:
– В общем, все время в дороге! Устаешь, наверно. Мордасов на мгновение задумался, не зная, что сказать.
– Старому человеку… И такие гонки! – вступила в разговор Калерия Викторовна. Она явно не одобряла образ жизни гостя.
– Какой же он старый? – искренно возмутилась Галочка. – Смотри, какой еще молодец! Тебе сколько сейчас, Лученька?
Он
– Ну шестьдесят-то есть? – настаивала Галя.
– Что ты, Галя, гостя нашего, как собачку называешь? – вспыхнула неудовольствием бабушка. – Лученька да Лученька. У него имя-отчество есть. Лука Ильич.
– Да я по старой памяти и зову! – зарделась Галя. – Ведь ты не в обиде?
– Старая память – она давно состарилась, – продолжала Калерия Викторовна. – И ты не девочка, и он не мальчик!
Мордасов отодвинулся от стола и ответил неожиданно резко:
– Когда мы с Галей встретились, я тоже был уже не мальчик. Тридцать восемь лет мне было… – И продолжил, отведя глаза: – А сейчас мне уже шестьдесят четыре. Шестьдесят пять через месяц будет!
Бабушка, резко чиркнув спичкой, закурила папиросу и с вызовом бросила:
– Все правильно! Стасику в этом году уже двадцать семь будет!
Лука Ильич увидел, как зарделся молодой человек.
– При чем тут это… – буркнул себе под нос Стас. – Было… Будет!
– А Лука Ильич прекрасно понимает – «при чем»! – парировала Калерия Викторовна. Она покрылась красными пятнами и смотрела в глаза Мордасову.
Тот, не выдержав ее взгляда, повернулся к хозяйке.
– А ты-то, Галочка, ведь совсем еще молодая. Ты же на восемь лет меня моложе…
Он коснулся рукой ее мягкого плеча, и она щекой уткнулась в его ладонь.
– Какая уж молодая! Пенсионерка… Ведь мы, травести, вообще в сорок на пенсию выходим. – И вдруг, расцветши, выпрямившись, обратилась ко всем: – Давайте выпьем… – Она кинула взгляд на Луку Ильича. – За да-авнюю любовь! За тебя, Лука! И я хочу, чтобы все за этим столом тебя любили, как я тебя люблю. И всегда-всегда любила! И ты, Стасик, должен любить Луку Ильича… Будешь его любить, сыночек… А ну, ответь.
– Буду, – тихо, преодолевая себя, ответил сын.
– И ты, мама. Тоже должна любить Луку Ильича!
– Уж я-то тут совсем ни при чем! – спрятавшись в облако папиросного дыма, пробасила бабушка.
– Нет, при чем! Потому что… – Галочка не могла найти слов. – Потому что он единственный, кто вспомнил о нас! Кто приехал к нам! Кто любит нас!
Лука Ильич увидел ее расширенные, залитые слезами глаза рядом со своим лицом, всю ее рвущуюся к нему… И не мог не ответить:
– Люблю… Действительно, люблю… Галчонок! «Что это со мной? – пронеслось у него в голове. – Я же не пьяный! Чего это я так расчувствовался?»
Но другой голос из самой глубины его души
Этого дома! Этих людей! Ты действительно любишь их! И жалеешь, ты правильно расчувствовался… Этого тебе и не хватало так много лет!»
Не отпуская из объятий Галочку Комолову, Мордасов вдруг почувствовал, что кто-то обнимает его сзади, чье-то лицо заглядывает и тянется к нему сбоку.
Он повернулся и увидел те же прекрасные, заплаканные, но молодые глаза.
Это был Стас… Стасик – сын Гали Комоловой. И…
В квартире уже все спали, а на кухне Мордасов с Галей все не могли наговориться.
– Ой, а сколько Стасик болел! – Она прижала ладони к раскрасневшемуся лицу. – Слава богу, все это еще при советской власти было… А сейчас никаких бы денег не напаслись! Вон маму три дня назад из больницы взяли – нечем платить. Да и незачем уже.
– А что у нее?
– Рак легких… – как о чем-то само собой разумеющемся сказала Галя. – А она все курит, курит… Ну, теперь это уже все равно.
Она только махнула рукой.
Лука Ильич смотрел на нее и видел очень постаревшую, раздавшуюся, раскрасневшуюся, но все-таки прежнюю обаятельную, не сдающуюся Галочку-травести. Только волосы хоть и подкрашенные, но в корнях совсем седые… Да руки опухшие, красные, с остатками маникюра…
Она поймала его взгляд и, смутившись, улыбнулась.
– На маникюр уже времени не хватило. Мы же двое суток к твоему приему все втроем готовились! А ты так ничего и не поел!
– Что ты! – замахал на нее руками Мордасов. – Видишь, живот, как барабан.
И он рассмеялся, чувствуя, что ему не хочется уходить. Что ему давно так не было хорошо, как в этом доме.
– Ну давай еще коньячку выпьем? – Он потянулся к рюмкам.
– Ой, я уже совсем пьяная! Только не от вина… Она внимательно посмотрела на Луку Ильича.
– Скажи правду… Ведь не чужие мы тебе? А? И я, и Стасик… И мама. Ведь не чужие?
Она смотрела на него без улыбки, а как-то настороженно.
– Правду? – вдруг так же серьезно переспросил Мордасов. – Правду, значит…
Он помолчал, потом один выпил коньяку, не чокнувшись с ней!.. И потянулся к сигаретам.
– До сегодняшнего дня… До этого вечера… я просто не думал о вас. Знал, конечно, что ты где-то есть. Про Стасика я же ничего…! Ни от кого!
– Тебе сейчас трудно, – кивнула Галя. – Ты же всегда был человек порядочный!
– Хорош, порядочный, – усмехнулся Мордасов. – В общем, я буду помогать… Вам! Всем…
Он сам почувствовал, как фальшиво прозвучали его слова. Не этих слов ждала Галя Комолова.
Она только опустила голову, по-прежнему держа в руке рюмку с коньяком.
Мордасов налил себе снова и потянулся к ней.