Белый, белый день...
Шрифт:
А в последние десять лет, когда стало модно справлять юбилеи – или другие большие даты – в ресторане, Ольга Никандровна с явным облегчением приняла этот обычай. Сидела рядом с мужем – как полагалось – сосредоточенная, строго, дорого одетая… Однако улыбалась очень редко.
Они уже давно спали в разных спальнях, и когда один за другим уехали, словно бежали из дома, их рано поженившиеся дети, то Сергей Александрович, возвращаясь поздно домой, не знал иногда, есть ли кто-нибудь в их огромной, ставшей какой-то пустой, квартире.
Когда, изрядно
В его спальне был полный порядок. Костюм в шкафу, туфли начищены, сорочки выстираны.
Как это Ольга делала? Когда и почему он не проснулся ни разу – этого Сергей Александрович понять никак не мог.
Он только, пряча глаза, выходил после душа к завтраку. А Ольга Никандровна начинала какой-нибудь необязательный разговор о погоде, о новостях по ТВ, и только иногда он замечал ее более пристальный, встревоженный взгляд. «Как он?»
Ему было не то чтобы стыдно, – Сергею Александровичу под таким ее взглядом вдруг хотелось расплакаться, как в детстве. Попросить прощения, как перед матерью! Сказать какие-то слова…
Но они застревали у него в горле. И он начинал торопиться, быстро заканчивал завтрак… Заглядывал к себе в кабинет и, налив полстакана виски, разом осушал.
– Все! Я уехал! До вечера…
…Сергей Александрович встал, подошел к кровати и осторожно, чтобы не разбудить, поцеловал жену в лоб… Словно прощаясь…
Действительно, в его душе было такое отчаяние, словно он прощался с большей частью своей жизни… Ее жизни… Только сейчас, в ночи, его душа так ясно и горько молила о близком расставании… О горечи обрушившейся жизни, которую не вернешь, не поправишь… Даже не простишь ни самому себе, ни времени, которое ушло так незаметно, словно просочилось сквозь пальцы.
– Прости… Прости меня! Оленька, – бормотал Корсаков еле слышно и вытирал невольные слезы, которые заливали его лицо.
Потом он вернулся к себе в кабинет. Машинально налил виски и единым махом выпил. В желудке стало горячо, зашумело в голове, словно он ударился обо что-то мягкое и одновременно горячее.
«Да! Надо жить… Жить во что бы то ни стало! Сколько дней, годов отпущено Богом – все мои…»
Он понимал, что все это были не те слова, но он не привык за жизнь молиться. Обращаться к Господу…
Только сейчас его глаза нашли на столе маленькую иконку, и Сергей Александрович смотрел и смотрел на нее, словно завороженный.
Потом, неожиданно для себя, осенил себя крестом и закрыл глаза, бормоча про себя, перевирая, вспоминая из детства, из книг, из редких, случайных посещений церкви: «Иже еси на небеси…»
И вдруг открыл глаза. Огляделся в своем кабинете. Подошел к окну. В неожиданно ясном небе, словно чиркнув, загорелась и начала падать за горизонт яркая, молодая звезда.
VI
За целый рабочий
Корсаков исподлобья рассматривал его гладкое, чуть монголоидное лицо с блестящими, неожиданно большими карими глазами… Спортивную фигуру, аккуратные руки с тщательно подстриженными ногтями… Отличный английский костюм, блестящие ботинки, аккуратную молодую стрижку… Яркие губы, ровный ряд белых, как на рекламе, зубов…
Что говорить, ладный парень. Мужчина в самом соку. Тридцать шесть лет, женат, одна дочка. (Это уж было из личного дела.)
Как он мог оказаться у его дочери в два часа ночи? Ведь это был его, саяпинский голос – Сергей Александрович не мог перепутать!
Значит…
И давно это у них?
Что и говорить, Корсакову давно нравился этот парень. Он пришел к нему года три назад из МИДа, откровенно рассмеявшись, сказал, что на те деньги, что ему платят в МИДе, он не может содержать семью. И вообще захотелось попробовать себя в настоящем деле – понять, что он сам может.
Мог он, оказывается, много. По-мидовски аккуратный, точный, по характеру жесткий, хваткий, Саяпин довольно быстро занял особое положение в концерне – зам. генерального директора по спецпроектам, половину которых он сам и приносил, и разрабатывал, и добивался подчас очень льготного финансирования.
Судя по его огромным связям в правительстве, администрации, в крупнейших банках и прочих решающих местах, Саяпин Николай Евгеньевич мог бы найти себе место и подоходнее и повыше, чем их концерн.
Но что-то, очевидно, привлекало Саяпина в их конторе. Конторе, которая в настоящее время была не в лучшей форме.
Корсаков вообще не любил обсуждать со своими замами вопросы большой стратегии концерна. Но сам Сергей Александрович понимал, что подобная ситуация временна. Период реформ и связанной с ними неразберихи, невыстроенности строгих государственных интересов рано или поздно закончится, и если государство выстоит в борьбе с коррупцией, олигархами, политической чехардой, то ему, государству, снова понадобится мощный, разветвленный, могучий, как паровоз, военно-промышленный комплекс.
А он вот – в корсаковских руках. Уже акционированный, научившийся сам зарабатывать деньги, избавившийся от лишней и налипшей за годы совбюрократии. Но главное, сохраненный за все эти годы концерн, возможности которого сейчас используются на двадцать – тридцать процентов…
А вот когда понадобится… Когда прогремят фанфары большого наступления России на мировой арене…
Только его, корсаковский, концерн, который не разменивался на дешевку, не торговал ни площадями и оборудованием, ни уникальными КБ и десятком тысяч опытных рабочих рук, который нарабатывал и нарабатывал новые технологии, технические решения, новую технику, новые принципы вооружений, его, Сергея Александровича Корсакова, концерн и станет снова головным в экономике, в промышленных мощностях, в самой государственной идеологии…