Белый Бурхан
Шрифт:
Сапары горько усмехнулась. А она-то думала, что он ее плетью вдоль спины вытянет! А он…
— У него много скота?
— Много. Его стада больше моих, но он еще держит пуховых коз. А это сейчас выгодно. Я бы тоже хотел завести себе пуховых коз!
— Ну и сколько пуховых коз мой новый муж даст тебе за меня?
— Договоримся. Я постараюсь не прогадать!
— Да, ты не прогадаешь, Кучук.
Сапары потемнела лицом и упала на орын, кусая подушку. Ничего ее брат не понял! Но теперь она знает хотя бы, почему Кучук так люто не любит остальных своих братьев — их нельзя продать, за них не дадут даже облезлой кошки! Его бы больше устроило, если бы все они были женщинами! Женщина в его глазах — товар ходовой, его всегда можно выгодно пристроить!..
Успокоившись, Сапары вернулась к очагу.
— Он
— Какая тебе теперь разница? — рассмеялся Кучук. — Главное, что он богач!
— А что мне пользы от его богатства? Я буду сыта, у меня будет много одежды, я буду спать на шелковых подушках и чесать мужу пятки, когда он храпит?
Кучук опять ничего не понял. Пожал плечами:
— Ну, о подушках я ничего не знаю, а вот пару новых чегедеков он тебе сделает! Я его заставлю!
Сапары достала трубку, набила ее табаком, протянула брату:
— Возьми. Больше у меня ничего нет.
— Зачем мне твоя трубка? У меня своя есть!
Сапары вздохнула:
— Но ведь ты не привык уезжать из моего аила с пустыми руками! А сегодня я даже у тебя в долгу — мяса привез, лепешки, араку… Как же мне теперь быть? Может, отработать у тебя за это?
Кучук пробормотал что-то, не то ругаясь, не то оправдываясь. Потом начал озабоченно шарить по карманам.
— Ты что-то потерял?
— Монету хотел тебе дать, да обронил где-то в дороге… Если не хочешь снова замуж, то можешь и у меня пожить. До лета.
— Я хочу сама у себя жить! В своем аиле!
— Так не бывает, сестра. Если нет отца, то сестру должен пристроить старший брат… Нельзя женщине жить одной! У нее должен быть хозяин! [176]
— Этот закон знают только мужчины, Кучук. А женщины знают другой закон: нет рядом любимого мужчины, живи одна, жди, когда он придет!.. Женщина не продается и не покупается! Она — не корова и не овца!
176
Такое представление о браке не совсем верно. Калым, уплачиваемый родителями жениха за будущую невесту, уравновешивался приданым с ее стороны; то и другое расценивалось как «обзаведение» молодых. Выплата калыма у алтайцев не рассматривалась как покупка жены. В обществе, где царило обычное право (а не шариат, как у мусульман!), женщина не могла быть предметом купли-продажи. Она имела право на добрачную свободу, право выбора, в случае обиды или похищения могла обратиться за защитой в зайсанский суд или просто вернуться в дом отца и т. д.
— Нет такого закона!
— Есть. Ак-Бурхан привез его в горы.
Кучук вздрогнул — о белом боге Бурхане и хане Ойроте он слышал, но о таком законе — нет. Что-то путает Сапары! Голову ему морочит!
Он хрипло рассмеялся:
— Такого закона нет и не может быть! Поедешь со мной, сестра. У нового мужа тебе будет хорошо, я позабочусь об этом…
О белом боге Бурхане вспомнил и Учур, повернувший коня к аилу Сапары. Что делать, если сама судьба толкает его к этой женщине! Еще парнем приметил ее, потом силой взял в аиле, дождавшись, когда уснет измученная Барагаа, а после и сама Сапары охотно открывала ему эжик своего аила, как только Дельмек уезжал по следу, проложенному камом…
А у кама и тогда уже дела шли неважно. А во время одного из камланий обезноженный старик, сидевший в глубине аила, сказал с необъяснимой злостью:
— Сердце дикого козла съешь, кам! Скоро вас всех будут жечь на огне по приказу Ак-Бурхана, Ульгеня, Алтай-Кудая и других добрых богов! Хватит вам поливать жертвенной кровью землю и дурить головы таким, как мой сын! Капшай, кам! А то и до весны не доживешь, нищим подохнешь…
Будто Яман-Куш накричал… Осенью два раза позвали на камлания, зимой один раз… Мальчишки дразнились, высовывая языки, а девчонки поворачивались к Учуру спиной и, делая вид, что поправляют косы, хлопали себя по заду… А про стариков и говорить нечего! Только и слышал от них: «Ак-Бурхана на тебя нет, кам!», «Подожди, придет Ак-Бурхан, зажарят тебя люди!»
Выходило, что своего последнего коня Учур разорвал на камлании у Яшканчи… Места кочевий освящали теперь молоком, а не жертвенной кровью; кермежеков выкинули из аилов или бросили в огонь, пожертвовав От-Эне; от услуг камов отказывались, [177] ссылаясь на ярлыкчи, который у них уже побывал, научив молиться по-новому…
Сапары, конечно, примет его. Но кто его кормить будет? Кто кусок мяса даст и глоток араки плеснет в пиалу?
Одно и остается — идти в наем к могучему зайсану или хитрому баю, чтобы пополнить ряды их прихлебателей и головорезов, рабов и сорвиголов… [178]
177
Шаманы различались между собой: были обращавшиеся к «светлому Ульгеню» «белые» камы, и камлавшие Эрлику «черные» камы; существовали «рымчи» — предсказатели, и «ярынчи» — гадатели по бараньей лопатке и т. п. Шаманы отнюдь не сосредотачивали в своих руках всей культовой практики, да и деятельность их не обязательно выражалась в камлании только. Были важные ритуалы, куда камов не допускали совсем, или такие обряды, которые проводились лицами, не камлавшими никогда, но связанными с сакральной деятельностью (билер-кижи).
Шаманизм к началу XX в. повсеместно, а не только на Алтае, переживал кризис, вызванный менявшимися социально-экономическими условиями и отношениями, проникновением все большего числа элементов русской культуры и христианской идеологии. По традиции шаманы («настоящие») камлали бесплатно, ограничиваясь участием в общем пире и выделенной им долей мяса жертвенного животного. Авторитет таких камов был очень высок, поэтому столь неуважительное отношение к каму со стороны лиц младшей возрастной группы, как дано в романе, было невозможно (к тому же камов попросту боялись).
178
Сравн.: «…Быть слугами по найму они (алтайцы — Л. Ш.), хотя бы и беднейшие, не желают. Одно имя „слуга“ уже позорно в их глазах и употребляется вместо брани». Если такое случалось, то алтаец очень переживал потерю свободы. — См. В. Вербицкий. Алтайские инородцы. М., 1893.
Кто он сейчас для всех? Алмыс! Человек, который вышел из леса, чтобы вредить всем!
Глава вторая
АЛМЫСЫ И ИЗГОИ
Тропа шла под уклон, все время огибая то один колок белоствольных берез и сизых осинок, то другой… «Эх, и покосы, поди, тута! — подумал Кузьма, и тотчас сладкой истомой зашлось сердце — деревенские сейчас весной живут, только они, как дуроломы или изгои какие, по лесам бродят, высматривая, что плохо лежит и криво стоит. — У хорошего хозяина все присмотрено, ничего попусту валяться не будет! И эта землица не сама по себе, а непременно чья-то!»
— Балаган! — услышал он восторженный вопль Фрола. — Пра слово, балаган с покоса остался!
Верно, балаган. Только радоваться-то чему? Балаган — жилье летнее, от жары да от мух только и спасает… Не сговариваясь, повернули с тропы на целик. Подошли к строению, осмотрели его: добротно, ладно сработано, даже дверь привешана на ременных петлях. В таком балагане, если печку-каменку сложить, то и зимовать Можно! Аилы-то у некоторых калмыков похуже — живут…
Кузьма дернул дверь, она неохотно подалась и где-то на полпути застряла, упершись в снег.
— Может, пролезешь? — повернулся он к Фролу. — Ты хилый.
Тот боязливо поежился:
— А вдруг тама…
— Вота горе луковое! — чуть не заплакал Кузьма. — Да какого лешака ты все время пугаешься? Снег-то — нетоптанный, разуй глаза!
Фрол перекрестился и робко просунулся в узкую щель.
— Мать моя! — послышался его голос. — Да тута изба прямо! И посудешка есть, и лежаки, и припасен кой-какой!
И сразу же зачавкал, снимая пробу с обнаруженной еды…
Скоротав день до вечера, переночевав в натасканном сене от ближайшей копны, Кузьма и Фрол начали с утра обживаться в чужом балагане, как в собственной избе. Но уже к вечеру следующего дня приехали русские мужики за сеном, оказавшиеся хозяевами балагана, вытурили их, пригрозив, что пожалуются приставу, если варнаки не уберутся на все четыре стороны…