Белый Бурхан
Шрифт:
— Без житья мы! — попробовал разжалобить мужиков Фрол. — Из кутузки турнули, а до дому — идти да идти! До тепла хучь дай перебыть! Все едино без надобности стоит!
— Всю вшивоту не обогреешь! — решительно отмахнулся бородач. — Да и балаган по дури спалить можете!
Кузьма первым откачнулся от чужого добра и пошел тем же целиком к тропе, благодарный уже тому случаю, что хоть на две ночи да приютились где бог послал и подкормились солониной и сухотой, что обнаружилась в балагане.
Фрол догнал его уже На тропе, гордо показывая ломоть хлеба, выпрошенный
— Во! А ежели бы на пару с тобой перед имя ни колени стали, то и в балагане бы за сторожей оставили!
— Вота и до побирушки с тобой докатились! — скрипнул Кузьма зубами. — А в деревню к ним придем — со-баками травить станут!
— В божьи люди перекинемся! — деловито отозвался Фрол, ущипывая ломоть. Я песни играть могу, под Лазаря: «Мимо рая прохожу, горько плачу и тужу…» А?
— Уволь от такого чину! — обозлился Кузьма. — В наем пойду, в работники самые черные, а срамотиться более не буду! Лазаря он запеть решил!.. Тьфу!
— Я не могу бросить свой аил. Я должна дождаться.
— Кого? — обозлился Кучук. — Кого из этих паршивых баранов ты хочешь дождаться? Развела мужей, как мышей!.. Я тебе так скажу, сестра: и Дельмек, и Учур забыли и твой аил и твое имя! И не жди, что они тебе пригонят табуны коней шестидесяти мастей… Ты — блудливая кошка! Кто помнит имя ее?
Сапары вспыхнула, но тут же опустила голову. Ей нечем было ответить на оскорбление. Она вряд ли даже стала сейчас сопротивляться, подними на нее брат плеть, которой торопят коня… Он прав: ей некого ждать к своему очагу! И не ей теперь выбирать себе мужа, ей надо принимать того, кого предложат.
— Я поеду с тобой, — вздохнула она. — Что делать? Сама во всем виновата!
Кучук кивнул, не скрывая торжествующей полупьяной ухмылки:
— Ты правильно решила, сестра. Хуже, чем есть, уже не будет!
Он встал и начал готовить аил к перекочевке: сам скатал шкуры и постель, собрал в кучу и запихнул в один мешок всю утварь. Неожиданно замер, сраженный какой-то внезапной мыслью:
— Эйт! Слушай, сестра… У Барагаа есть деньги?
— Учур говорил, что он оставлял ей пять золотых монет.
— Зачем нам тогда возиться с перекочевкой? Продадим ей все эти вещи — и дело с концом! За половину цены кто не возьмет?
— Она их у меня и даром не возьмет! — сказала Сапары сдавленно. — Если я даже к своим вещам сама доплачу ей пять золотых монет, которых у меня нет.
— Ха! А я на что? Сейчас съезжу и договорюсь!
Он выскочил из аила, и сразу же оторвалась и растаяла на тропе перебористая дробь копыт его коня.
Сапары опустилась на увязанный братом тюк и снова уронила пылающее лицо в ладони. Слез больше не было, прошла недавняя злость на брата, заставившего ее сказать все, теперь ею владели только стыд и отчаяние. К сердцу подступила такая безысходность, что было все равно, как сложится и в какую сторону повернет судьба, многократно обманувшая и насмеявшаяся над ней… Вернись сейчас Дельмек — ноги бы ему целовала!
Кучук поехал зря: если даже у Барагаа будет полный мешок денег и она не будет знать, куда их девать, то и в этом случае оскорбленная жена Учура не притронется к вещам и тряпкам своей соперницы!.. Ох как плохо ее благоразумный и хитрый брат знает женщин!
Может, бросить все и уйти, куда глаза глядят, пока он не вернулся, злой и разочарованный? Конь у нее резвый, за зиму отстоялся и отъелся… Но от судьбы разве ускачешь на коне? Тут и крылатый аргымак не поможет!
Яжнай вошел в юрту Яшканчи, как в собственный аил. Не обращая внимания на женщин и мальчишку, прошел к очагу, сел выше огня, бережно уложив нагайку на острое колено.
— Мне нужен Яшканчи!
— Яшканчи на пастбище, — отозвалась Савык, глядя на гостя с тревогой и недоумением. — Что делать мужчине у очага в разгаре дня? Только бездельникам да бестабунным…
— Ну ты, женщина! Попридержи язык! Я — кам Яжнай! Меня все горы знают!.. Позови мужа и подай гостю пиалу чегеня, чая или араки! Обычаев не знаешь?
Адымаш направилась было к каму с наполненной чашкой, но Савык остановила ее:
— Подожди. Я сейчас с ним сама разберусь! Она подошла к сидящему каму, толкнула его рукой в плечо:
— Тебе нужен Яшканчи? Вот и ищи его сам!
Яжнай вскочил:
— Как ты смеешь называть своего мужа по, имени? Да еще при мне! Совсем стыд потеряла?
Но Савык уже прошла к двери и открыла ее:
— Уходи, кам.
— Ты меня выгоняешь? — изумился тот. — И ты не боишься, женщина, что я напущу на тебя порчу и ты никогда не сможешь больше рожать детей?
— Я ничего не боюсь. Уходи!
Яжнай выскочил, из юрты как ошпаренный, торопливо влез на коня, погрозил плетью:
— Я найду твоего мужа, женщина! Он тебе покажет, как меня выгонять!..
Отпустив дверь и вернувшись к очагу, Савык коротко взглянула на застывшую в испуге Адымаш, фыркнула:
— Он подумал, что у Яшканчи две жены!
Теперь рассмеялась и Адымаш.
Учур проводил взглядом проскакавшего мимо него брата Сапары Кучука и торопливо сел в седло. Надо отвернугь на другую тропу, пока тот не вернулся, сообразив, что проскочил мимо цели.
Лес был светлым, приветливым, полным гомона птиц и острой, бьющей в нос, прели. А еще совсем недавно он пах свежемороженной рыбой, которую таскали из отдушин, пробитых во льду реки, русские бородатые мужики, искренне удивлявшиеся, что местные жители ее не едят… Откуда появился Кучук? Может, Сапары сама за ним съездила и он прибыл сюда, чтобы свести счеты с ним, Учуром?
— За что? — буркнул он, торопя коня. — Я поднял только то, что валялось! Дельмек сам отдал мне Сапары уже тем, что бросил ее.
И откуда он узнал все? Может, Барагаа проболталась, пока он спал пьяный?
Лес расступился, повел дорогу по правому крылу. Где-то вдалеке брели, спотыкаясь, две человеческие фигуры. Вряд ли это алтайцы! Алтаец пешком ходить не любит.
Он быстро догнал их, заранее приготовив плетку. Весело, с озорством, стеганул по спине и плечам, умчался дальше, беззвучно хохоча широко распахнутым ртом… Потом осадил коня, развернул его, удивился, что дорога снова опустела, хмыкнул: