Белый Бурхан
Шрифт:
— Зря я их ударил! Встретят Кучука, расскажут.
Учур выплюнул горький сгусток слюны и, свернув с дороги, снова углубился в лес; за которым была большая русская деревня купца Лапердина.
Разговор с Яшканчи у Яжная не получился, да и не было никакого разговора. Выслушав его обиду, пастух молча уставился на кама, спросил, не скрывая равнодушия:
— А зачем ты приезжал ко мне? Мне кам не нужен.
— Люди какие-то бродят в горах! Вчера ночью я ехал с камлания, тропа была чистая, луна хорошо светила… Вдруг — они! Табуном, как овцы… Цок-цок!.. А впереди —
— А откуда шли? — спросил Яшканчи спокойно, не взметая вверх рук в страхе и изумленьи.
— С гор шли! Верхней тропой! От Ело!.. Проткни меня Эрлик огненным пальцем, если вру!.. Цок-цок…
— Приснилось тебе, Яжнай. Араки много пил. Там ночью не пройдешь!
На том и разговор весь: не поверил Яжнаю! И своих жен не пообещал наказать! Такой же стал, как и все в Кырлыке!..
Скоро кам успокоился, добрался до конца долины, оглянулся на два аила и юрту, разбросанных по бурому, кое-где тронутому зеленью полю, вздохнул:
— Испортился народ.
— Ему снова стало обидно. Еще обиднее въезжать в Кырлык с пустыми тороками. Теперь и старики будут с ухмылкой провожать своего кама. Все горы, скажут, объехал, а даже барана себе на еду не привез!..
Потоптавшись, он повернул коня влево, к каменистой осыпи, за которой шел в самое небо перевал.
— В Ябоган съезжу, — решил он, — уряднику все расскажу! Не должны люди ночами по горам ходить отарами, не овцы!
Известие брата было ошеломляющим для Сапары:
— Барагаа сожгла себя в аиле вместе с Учуром! Сам видел их обгорелые кости, остов бубна и колокольчики с шубы кама… Напоила, видать, аракой, облила весь аил жиром и запалила… Совсем тронутая!
И тут же испуганно посмотрел на сестру. Ведь и она может научить свою келин, жену брата, такой же страшной мести!.. Что ей теперь терять?
Но Сапары только побледнела и потупила глаза. Она бы не смогла и не сумела поступить так, как Барагаа… Погубить себя ради смерти ненавистного мужчины? Стоит ли так дорого женская обида?
— Увезем только то, что сможем. Остальное придется бросить!
Выехали, когда солнце начало клониться на вторую сторону неба. Кучук весело посвистывал: сестру уломал, мужа ей выгодного нашел, что горевать-то? То, что его, то при нем и останется!
Версты через три нагнали двух путников, еле передвигающих ноги. Кучук остановил своего коня, натянула повод и Сапары. Брат коротко посмотрел в ее сторону и хмыкнул: русские, идут издалека, с виду — совсем нищие… А может, золотоискатели? Ходили по горам, мыли песок в реках, истрепались…
— Куда ты? Кто? — спросил Кучук по-русски.
— Калики перехожие, тово. Пристанище себе ищем.
— Куда? — повторил свой вопрос Кучук.
— К купцу идем. В батраки к Лапердину наниматься. Кучук кивнул: Лапердин — богатый русский бай, его все знают. Но отсюда до Бересты — три перевала, не дойдут, по другой дороге надо было — по той, что уже прошли! Врут, выходит?
— Золото копал? Фарт брал?
— Откуда? — удивился один из бородачей. — И в глаза такую страсть не видывали!
— Ни копья за душой! — подтвердил другой.
— Ладно, — махнул Кучук рукой, — иди.
Тронув коня, Кучук осторожно стащил ружье с плеча, положил на колени. Потом резко развернулся и двумя выстрелами сразил обоих бродяг. Спешился, подошел к убитым, начал терзать их жалкие лохмотья. Ничего не нашел, выругался:
— Тьфу, кермесы!.. Совсем ничего нет.
Он схватил за ногу одного из них, оттащил к обрыву реки, сбросил. Вернулся за вторым, который оказался жив и слабо стонал. Снова выругался, наступил на горло.
Сапары подняла на брата глаза, полные страха:
— Зачем ты их убил, за что?
— Думал, золото несут… Ладно, поехали! Пусть тут лежит.
Савык после долгих колебаний решила ехать к родным, на Бухтарму. Сообщив об этом пока только одной Адымаш, прибавила:
— У Хертека свое дело, и я не имею права мешать ему даже своим ожиданием! Он знает, что я его жду, и плохо делает то, что надо… Жена не должна быть для мужа обузой!
— Адымаш передала эти слова Яшканчи, который покачал головой и строго посмотрел на жену: уж не ее ли злые слова повторила Савык? А может, женщины поссорились?.. Адымаш отрицательно мотнула головой, поняв немой вопрос мужа:
— Я ничего ей не говорила.
— Да, у Хертека сейчас много дел, — согласился Яшканчи. — Но он найдет время и для семьи. Ей никуда не надо уезжать!
Потом решил поговорить с самой Савык. Но его слова не убедили жену Хертека:
— Я знаю, что делаю правильно. Я из рода аргын, а в этом роду казахов все упрямые — и мужчины, и женщины!
— Он приказал ждать его. И я обещал Хертеку, что не отпущу тебя никуда, пока он сам не скажет тебе о своем решении или не передаст его с другими людьми…
Савык улыбнулась:
— Я знаю его решение, Яшканчи. Пастух развел руками — у него больше не было возражений.
— Я провожу тебя до перевала, Савык.
Ей предстоял неблизкий и трудный путь. Адымаш сказала ей об этом. Но Савык только улыбнулась:
— Мы с Хертеком уже прошли этот путь.
У перевала Савык остановила коня, попросила осторожно: [179]
— Хертек будет скоро меня искать, Яшканчи. Скажи ему, чтобы не беспокоился зря. Я буду ждать его дома.
179
Для бурханизма характерно не только сохранение архаики, но и придание ей более жестких форм. Новая религия алтайцев во многом была направлена на консервацию сложившихся общественных отношений. Положение женщины было действительно тяжелым, но это объясняется, прежде всего, традиционным половозрастным разделением труда, когда женщина была обременена тяжелым и изнурительным домашним трудом. Относительно же семейных отношений миссионеры отмечали, что «в супружестве они (алтайцы — Л. Ш.) большей частью верны, вообще не развратны», относятся друг к другу ровно и уважительно.