Белый Бурхан
Шрифт:
— Дигамбары, преданные ахимсе, — равнодушно отозвался Жамц, не опуская головы, но, почувствовав, что молодой лама его не понял, прибавил уже с усмешкой: — Джайны! [77]
О джайнах Пунцаг слышал, но видел их впервые. Они боялись повредить всему живому — поэтому закрывали рот и нос, чтобы нечаянно не заглотить при вдохе какую-нибудь мошку, а подметали путь перед собой, чтобы не задавить ногами какую-либо букашку. Сами джайны питались только растительной пищей, но и ту не срывали, не выкапывали, не срезали…
77
Джайны
— Хороша Лхаса, [78] — вздохнул Жамц, — но нам нельзя здесь застревать надолго… Накладно! Ты был в Храме Большого Будды?
— Нет, гэлун.
— Значит, ты еще ничего не видел в Лхасе! — Он секунду подумал и снова вздохнул. — В Храм Большого Будды сходи один. И возьми все свое серебро. Это чудо, как и всякое другое, в Лхасе бесплатно никому не показывают, даже ламам.
Золотые крыши храмов хороши только сверху, с последнего перевала. А тут, внизу, Лхаса поражала не столько святой роскошью, сколько грешной грязью: по щиколотку, по колено, по пояс… Больше всего удивляло и возмущало то, что возле мендангов и храмов валялись дохлые собаки, что священные надписи изгажены. Повсюду стояли изуродованные стелы, за одно оскорбление которых в недавние времена грозил эшафот… Может, потому и запрещалось паломникам идти к Потале с открытыми глазами, чтобы они не видели всего этого срама?
78
Описание Лхасы, несколько отличное от приведенного в романе и основанное на непосредственном наблюдении, имеется, например, в работе Г. Ц. Цыбикова «Буддист-паломник у святынь Тибета». Петроград, 1918, или «Избранные труды». Т. 1. Новосибирск, 1980.
Завершая прогулку, Жамц привел Пунцага к тому месту, где рассекались трупы и бросались на съедение хищным птицам и животным. На этих останках принято было кататься в обнаженном виде «для сохранения здоровья» и «для укрепления святости духа». Рассказывали, что даже сам далай-лама не избежал этого ритуала.
Жамц требовательно посмотрел на Пунцага. Тот вспыхнул от омерзения и брезгливости, но послушно начал снимать свои одежды.
Присутствие Будды может отображаться и его атрибутами: лотосом, тюрбаном, конем, деревом, колесом… Да и знаки величия Будды известны всем: третий глаз мудрости во лбу, удлиненные мочки ушей, бугор на темени… Так и выглядит главная статуя Храма Большого Будды — главной святыни Лхасы!
Говорят, что и сама Лхаса стала расти на том месте, где появился первый храм, от которого сейчас не осталось даже фундамента. А статуя Будды «возникла сама по себе», выросшая из серого камня в одну короткую ночь…
Сейчас эта статуя была так богато украшена, что не хотелось верить, не верилось в нищего монаха с чашей для подаяний в руках!
Рано утром, в полдень и вечером двери Храма Большого Будды открывались для богомольцев, стекающихся сюда со всех концов мира. Встав цепочкой, они продвигались друг за другом, заходили во все многочисленные комнаты со статуями богов, будд и святых. В самом храме и шага нельзя было ступить без серебряной или золотой монеты. Накорпы несли с собой зажженные светильники, их фитили горели тусклым коптящим пламенем, который в полумраке храма казался зловещим.
Нечем было дышать. Люди потели, от них волнами шло зловоние, некоторые из них падали без чувств не столько от умиления, сколько от голода и усталости, но толпа все равно двигалась вперед, топча в полумраке тех, кто не смог подняться. Некоторые опрокидывали свои светильники, и горячее масло опаляло спины и головы впереди идущих. Но здесь нельзя было кричать, стонать, изрыгать проклятия. Здесь надо было только молчать или шептать молитвы…
В коридорах и бесчисленных залах Храма горели большие светильники, пожиравшие только сливочное масло. Его можно было купить, чтобы долить в светильник. И за этим строго следили ховраки и жрецы. Попробуй быть скупым или нерасторопным! На твою голову сразу же опустится дубина, ты будешь выкинут из помещения, и фанатики затопчут тебя насмерть у святых стен…
Обалдевшие от мрака, духоты, тусклого блеска золота, серебра, слоновой кости и бронзы, паломники выталкивались напором толпы из храма туда, где стояли огромные барабаны хурдэ. Один поворот серебряного цилиндра — одно прочтение всех молитв, заложенных в него, — и сразу из твоего кармана или кошелька вынуты десять серебряных рупий, второй оборот — снова десять рупий…
Еле живой выбрался Пунцаг из Храма Большого Будды.
Жамц не стал его ни о чем спрашивать — он и сам несколько десятков лун тому назад пережил такое же чувство — испуг и отвращение одновременно.
— Что бы ты еще хотел увидеть в Лхасе, баньди?
— Только далай-ламу!
— В Поталу мы не пойдем. Нам там нечего делать.
Рано утром Жамц ушел с бородатым тибетцем по имени Ладен-Ла, но скоро вернулся — хмурый и расстроенный. Пунцаг невольно сжался: плохое настроение гэлуна так или иначе отражалось на нем и ховраках-охранителях ширетуя. Оказалось, что таши-лама еще не прибыл в Лхасу, и скорый его приезд сюда пока никем в Потале не ожидался. И, значит, чтобы встретиться с ним, надо было ехать, не откладывая, в Таши-Лумпо, где, по слухам, Панчен Ринпоче пробудет еще дней десять.
— И мы поедем, гэлун? Сегодня? — простодушно спросил Пунцаг, не скрывая радости, новая перемена в их жизни была ему явно по душе.
— Не спеши, — отозвался Жамц мрачно. — Нам еще предстоит побывать с тобой в самой Потале… Далай-лама изъявил желание видеть нас и говорить с тобой лично, баньди.
— Со мной?! Сам… далай-лама?! — обмер Пунцаг.
Жамц кивнул, и по его губам поползла знакомая змеиная улыбка, так хорошо знакомая всем ховракам и ламам дацана:
— Да, ты теперь стал неприкасаемым, баньди… Обидеть тебя — обидеть самого далай-ламу! — И тут же вздохнул: — И чего он лезет в дела таши-ламы? Шамбала — не его забота, его забота — только вера и Тибет!
Пунцаг непроизвольно прикрыл глаза веками: слова гэлуна были кощунственными и опасными… Кто в мире смеет осуждать живого бога и открыто сомневаться в его мудрости?!
— Значит, мы увидим его?
Жамц шевельнул петушиным гребнем своей желтой шапки. Он не любил, когда ему надоедали глупыми расспросами, и Пунцаг замолчал. Хоть он теперь и неприкасаемый, как гость самого далай-ламы, но тот далеко, а гэлун близко. Жамц, может быть, не тронет вчерашнего ховрака даже словом, но что ему стоит вызвать сейчас кого-либо из караванщиков и намекнуть, что бывший ховрак слишком высоко вознесся и неплохо бы пощипать немного его карму…
Но гэлуну было явно не до этого. Он думал о далай-ламе, которого хорошо знал как смертного человека, а не бога. И этот человек в те времена не блистал умом и не удивлял твердостью характера. Да и сейчас про него в Лхасе ходили не только злые сплетни, но и не менее злые пророчества…
В Поталу можно идти в рубище, но можно и в праздничных одеждах. Подумав, гэлун решил, что на этот раз ему больше подойдет одеяние накорпы… К тому же, грязное рубище на святом теле — всегда было символом чистоты и благости! А это Жамцу сейчас особенно необходимо…