Белый Бурхан
Шрифт:
Странную картину представляли Жамц и Пунцаг, направляясь к Потале! Гэлун — в лохмотьях, баньди — в необносившихся еще священных одеждах. Нищий, у которого не только полны карманы серебра, но и золота; святой лама, у которого не было с собой даже монеты в четверть шо…
К Потале ползли на животах накорпы, раскачивая белыми, полосатыми и пестрыми повязками на головах, по-змеиному изгибая спины, затянутые в пыльные и рваные халаты. Не больше тысячи шагов до священного дворца, и их сейчас ведет к его стенам не столько фанатизм, сколько лютый страх перед стражниками Поталы, всегда готовыми обломать палки о святотатцев…
Видя все это, Жамц остановился в растерянности: он учел воздействие своего рубища
— Эй ты, оборванец! Ложись и ешь святую землю! Ну!
На Пунцага в одеянии ламы он даже не взглянул. Жамц послушно лег и приложился губами к отпечаткам следов, которые только что оставили гутулы баньди. Только возле правительственного дзонга Жамц поднялся, чтобы отвесить три поясных поклона высокому камню, густо обмазанному жиром, — мольбищу официального оракула. Когда-то этого камня не было. Значит, его установили по распоряжению далай-ламы, склонного к мистицизму и тантрическим обрядам! Жамцу хотелось плюнуть на каменное воплощение кощунства, но возле него стоял стражник, и гэлуну ничего не оставалось, как приложиться к камню губами. Неодобрительно взглянув на серебряную монету, положенную в чашу для подаяний, жрец оракула нахмурился:
— Твоя щедрость, накорпа, могла бы быть и большей.
— Я не накорпа, я — гэлун! И я призван! Второй жрец что-то шепнул на ухо первому, и лицо того озарилось лучезарной улыбкой:
— Вы — Жамц, ширетуй?
— Да. Со мной баньди Пунцаг. Он тоже призван.
— Идите за мной.
Обычно паломники медленно и долго поднимались с этажа на этаж по бесконечным лестницам дворца. И с каждого этажа их могли выгнать в шею. А в верхние этажи можно было войти только с закатом солнца. Их же провели за считанные минуты по узким винтовым лестницам, где непрерывно сновали жрецы и служители с грудами серебра и золота на подносах — выручкой за театрализованные чудеса Поталы.
Когда Жамца и Пунцага ввели в зал, где стоял трон далай-ламы, его телохранители с бичами в руках выгоняли замешкавшихся паломников, так и не успевших вкусить чая и риса из рук самого бога: далай-лама прекратил ритуал, чтобы принять призванных для важной беседы.
Гэлун и баньди растянулись у ног далай-ламы.
Тот встал, сверкнув золотыми одеждами, и благосклонно кивнул головой, украшенной высокой тиарой:
— Я ждал вас, встаньте.
Жамц и Пунцаг поднялись, но остались стоять на коленях.
— Когда вы начинаете миссию таши-ламы?
— Об этом знает только таши-лама.
— Почему же? Вы же — посвящены!.. Идите в дацан «Эрдэнэ-дзу». Хубилган Гонгор там все приготовил. И человек, который возглавит его миссию, придет туда.
Далай-лама лениво и почти беззвучно хлопнул в ладоши, и к высокому трону бога желтой тенью скользнул один из жрецов, спросил одними губами:
— Да?
— Дайте им по алуну. Им надо спешить. Жрец подал знак телохранителям, и перед глазами Жамца и Пунцага появилось фарфоровое блюдо китайской работы, на дне которого лежали два плоских кольца с монограммами далай-ламы. Гэлун вспыхнул: о большей милости он не мог даже мечтать!
— Желаю вам счастливой дороги, бурханы! — улыбнулся живой бог и поднял, благославляя, руки.
Глава девятая
ДВА МУДРЕЦА
И вот Бабый у стен «Эрдэнэ-дзу» — в десяти священных шагах, которые для истинно верующего преодолеть не менее трудно, чем совершить паломничество в благословенную Лхасу.
Священные десять шагов. Их можно пройти с закрытыми глазами, как это делают накорпы. Их можно проползти на животе, как поступают грешные ламы. Их можно преодолеть уверенной походкой, перебирая четки и бормоча молитвы по примеру архатов…
Бабый был бессилен отвести взор от стены, сложенной из ста восьми четырехгранных, суживающихся кверху башен-субурганов, каждая из которых была посвящена важному историческому событию или чем-либо прославившемуся ламе…
Мелодичный перезвон колокольчиков заставил Бабыя прийти в себя и двинуться навстречу музыке неба. Он остановился у ворот монастыря, покосился на стремительно загнутые углы крыши, похожие на крылья священных га-руд. Серебряная мелодия лилась оттуда, из-под карнизов, и породил ее набежавший ветерок. Бабый протянул руку к мешочку, в котором был зашит песок, ударил в медный гонг, разом спугнув ласточек и серебряную песнь колокольчиков. Лязгнул засов, и ворота распахнулись.
— Что вам угодно, доромба? — свирепого вида стражник смотрел не на гостя, а как бы мимо него.
— Я — лхрамба.
— Что вам угодно, лхрамба? — так же безучастно повторил свой вопрос стражник.
— Мне надо говорить с хамбо-ламой Гонгором.
— Он вас знает, лхрамба?
— Я по его делу! — вскинул Бабый голову.
— Проходите, лхрамба.
Стражник закрыл ворота и зевнул. Ему не хотелось провожать знатного гостя в покои хубилгана. Обведя воловьими глазами двор монастыря, он заметил мальчишку-ховрака, бегущего с каким-то поручением, пальцем подозвал к себе. Ховрак, явно досадуя, что не успел вовремя убраться, подошел к стражнику и потупил голову, ожидая и ругани, и удара плетью, а может, того и другого одновременно.
— Проводи лхрамбу к хубилгану! Да смотри, не вздумай клянчить милостыню у гостя! Запорю насмерть!
Мальчишка втянул голову в плечи и с досадой посмотрел на Бабыя, как бы говоря: «Ходят тут без всякого дела, а мне дубят шкуру за вас!» В другой раз Бабый ободряюще улыбнулся бы сорванцу, но сейчас надо было держать мину солидности и многозначительности, чтобы самому не угодить под пытливый взор кого-либо из лам, а затем и под плети стражников, как неучу и самозванцу.
Ховрак вел Бабыя по камням, где когда-то, сотни лет назад, цвела и блистала столица древней Монголии Каракорум, [79] удивительно точно вписывающаяся в долину Орхона, по песчаным холмам которой рассыпались красивые сосновые рощи. Тогда их было куда больше, а значит, и сама река была многоводнее и стремительнее в своем божественном течении…
79
Каракорум — столица древнемонгольского государства. Основан в начале XIII в., а монастырь Эрдене-Цзу — в конце XVI в. К моменту возникновения последнего Каракорум был уже давно заброшен. Строительство дацана осуществлялось не на территории древнего города, а рядом с ним.
Почти точно на месте дацана «Эрдэнэ-дзу» в те времена сверкал невиданным великолепием и сказочным богатством дворец хана Угэдэя, третьего сына Чингисхана. Тогда он был центром и сердцем столицы, по нему судили заезжие люди о силе и могуществе великой страны и ее богатырского народа, покорившего мир от восхода и до заката солнца. А о том, что мир был покорен раз и навсегда, свидетельствовали каменные черепахи — символы бессмертия и вечности. На них ставились каменные плиты с указами владык Каракорума столицы Вселенной. Все в этом великом городе создавалось на тысячелетия. Одно и осталось от зыбкой той вечности — человеческая гордыня, бросившая вызов самому небу, и сейчас вызывающая только ироническую усмешку богов, по-настоящему оставшихся незыблемыми и бессмертными…