Белый Бурхан
Шрифт:
Пастух смутился, покачал головой: не ребенок ведь он, чтобы самому себе глупые вопросы задавать и придумывать для них такие же глупые ответы! Разве мало других забот у него?
Еще через две трубки ноздри Яшканчи уловили кисловато-дымный запах аила. Отлегло от сердца — не успел на новое место откочевать Сабалдай, хотя и грозился, ругал траву! А может, и не аил друга дымит очагом? Алтайцы, как вода в реке, — текут и текут… Куда, зачем, к какой реке и к какому морю?
Конь тоже уловил запах жилья, всхрапнул. Яшканчи повеселел: будет гостю пиала араки, пообещал конь! И впервые за весь сегодняшний день почувствовал, что он голоден и не против глотнуть питья, туманящего мозги и отгоняющего отары тревожных и
Нежданного гостя встретили с радостью — в аиле родился малыш. Старухи уже смазали его конским топленым салом и положили к груди матери, а теперь любовались, с какой жадностью и охотой тот сосет молоко. Со всех сторон сыпались пожелания:
— Резвым будет, как аргымак!
— Здоровым и сильным будет, как Сартакпай!
— Морозов бояться не будет, болеть не будет!
— Никакая вода не смоет его красоты!
— Счастье свое будет в тороках возить!
Кричали громко, во весь голос, чтобы черные кермесы могли слышать все это и пятиться прочь от младенца. А вот имени ребенка не называли… Значит, Яшканчи — первый гость и он даст новорожденному его вечное имя!
Какое же гордое имя ему дать? А может, не надо гордого имени, чтобы долго и счастливо жил, забытый духами? Очень бы хотелось Яшканчи дать мальчишке имя своего больного сына, чтобы отвести беду. Но, убежав от его Шонкора, кермесы прибегут к этому, маленькому внуку Сабалдая!
Гостя приветствовал сам хозяин. И не чашкой чегеня или чая — чочоем [118] араки. Подождал, когда Яшканчи вернет опорожненный сосуд, приложил руку к сердцу:
— Зверь родится с шерстью, и только камень не имеет кожи. Назови имя моего внука!
118
Чочой — небольшая деревянная чашечка (или бокальчик) на поддоне, обычно с аракой. Ч. имела сакральное значение, использовалась как ритуальная. Ее пускали по кругу, чтобы каждый из присутствующих мог пригубить араки. Ч.
– чаша — выступает как универсальная мифологема.
— Первый внук у тебя?
— Пока первый.
— Вот и имя ему. Первый!
Ухмыльнулся Сабалдай, дернул себя за бороду: хитрее не придумаешь! Поищи-ка среди тысяч младенцев самого первого!
Пригласив дорогого гостя к тепши, Сабалдай подал знак женщинам: накормить и напоить Яшканчи так, чтобы на коня сесть не мог! Но тот поднял предупреждающую ладонь:
— По делу я к тебе, Сабалдай. Коня тебе седлать надо, сыновьям твоим Курагану и Орузаку — тоже. Кама Учура позвал — сына лечить, Шонкора. Болеет шибко!
Сабалдай осуждающе качнул головой:
— Лучше бы тебе за русским доктором съездить…
Друг Яшканчи хорошо знал русских. И даже собственную избушку в одной из их деревень построил. Да раскатали ее староверы по бревнышку, не дали очаг зажечь и дым к небу пустить. Пришлось наспех собрать — без крыши и двери… Ничего, доделать всегда можно! Дымом окурена, никто теперь не тронет…
Тиндилей, жена хозяина, подала гостю пиалу с чаем, разломила пополам свежую лепешку, щедро намазала ее маслом, положила перед Яшканчи. Тот кивком головы поблагодарил, но есть не стал — ждал вопросов. И они посыпались: хорошо ли пасется скот, не ходят ли по аилам дурные новости, не жалуются ли люди вокруг на жадных сборщиков податей — шуленчи и демичи? [119]
119
Шуленчи (монг.) — помощник демичи по сбору податей. Эти административные титулы, как и звание зайсана, сохранялись в Горном Алтае с джунгарского времени до 1912–1913 гг.
Демичи (монг.) — помощник зайсана, начальник определенного количества «дворов»-семей.
Что он мог им сказать? Собственное горе оглушило и ослепило Яшканчи. Новостей нет — вот и весь ответ… Но так не бывает Если нет плохих новостей, то непременно есть хорошие.
— А у вас?
— Много новостей и все худые, — вздохнул Сабалдай. — Какие-то люди появились в горах, говорят. В белых чегедеках и на белых как снег конях!
— Русские попы? Они давно по горам ходят.
— Может, и попы. Только другие… Бурханы!
— Бурханы? — удивился Яшканчи. — Уж не посланники ли нашего старинного бога Бурхана, у которого были серебряные глаза и белые как снег волосы?
— Тот Бурхан забыл о людях, презрел их, а эти идут к людям!
Пока хозяин сбивчиво и бестолково рассказывал Яшканчи о загадочных попах-бурханах, тот настороженно поводил глазами по аилу: где Кураган и Орузак? Успеют ли они к Мендешу в соседнюю долину заглянуть? Может, Сабалдай уже сам догадался отправить их?
Тиндилей приняла внука из рук снохи, протянула гостю:
— Похвали, Яшканчи! Керкей балам?
— Керкей, керкей! Хороший мальчик, крупный! — Яшканчи нащупал на опояске ножны, снял их, протянул Сабалдаю. — Хоть и не по обычаю, но другого подарка у меня нет… Пусть этот парень дойдет до солнца и сделает то, что мы с тобой не смогли или не успели!
Старик расцвел: лучшего пожелания у алтайцев не бывает, да и не придумать лучше!
Яшканчи отодвинул пустую пиалу, встал:
— Поеду к Мендешу. Приглашу и его с сыновьями.
— Сиди, — сказал Сабалдай добродушно. — Кураган уже поехал к Мендешу, а Орузак — к Суркашу. Подождем их… А пока давай араковать с тобой, внука славить! У нас — радость, у тебя — горе. И то и другое надо аракой разбавлять, мясом заедать.
Розовел дым в верхнем отверстии аила, озаренный лучами закатного солнца, когда вернулись сыновья Сабалдая с гостями. В аиле сразу стало тесно, и женщины перенесли огонь на площадку перед жилищем, прикрыли его треножником с большим казаном.
Подвыпивший старик долго никого не хотел отпускать, непрерывно хвастаясь внуком. Уже и луна поднялась над горами и небо открыло звездные глаза, а Сабалдай поднимал пиалу за пиалой:
— Пусть у внука будет много табунов!
— Пусть все красавицы гор любят его!
Яшканчи не осуждал старого друга. Надо сначала поднять чашу радости и испить ее сладость и удовольствие, а уж потом поднимать чашу горя и выпить ее полынную горечь и яд.
…Кам Учур, как и предполагал Яшканчи, не стал дожидаться позднего возвращения хозяина с гостями и соседями. А может, и боялся, что свидетелей его камлания будет много… Не успел утихнуть перебор копыт коня Яшканчи, как он заставил Адымаш разжечь очаг в аиле и сразу же стал камлать. Адучи сразу же понял, что привезенный сыном кам не столько возбужден ритмом бубна, сколько пьян. Не надо было невестке ставить рядом с ним почти полный тажуур…
Тихо и ровно рокотал бубен, медленно и вяло дергался кам вокруг огня, не кричал, а что-то бормотал себе под нос. Таким камланием не то что духов, а и муху было испугать невозможно! И как мог позвать его Яшканчи?
Неожиданно Учур споткнулся и упал, как подкошенный, отбросив бубен. Хотел подняться и не смог. Адучи поник головой.
Младший сын Яшканчи скользнул к недвижно лежащему каму, потрогал его, потом поднял бубен, закружился, размахивая им и что-то горланя, явно передразнивая кама. И хотя этого нельзя было делать, никто не остановил мальчишку — смотрели, грустно усмехаясь, и в глазах Адымаш стояли слезы. Поднялся Адучи, шагнул к Учуру, освободил его от шубы, но один оттащить онемевшее тело на свежий воздух не смог и обреченно махнул рукой: