Белый Бурхан
Шрифт:
— Спой еще! — попросил Ыныбас, когда Чейне замолчала. — Ты хорошо поешь и песня у тебя хорошая…
Чейне смутилась от нежданной похвалы и, благодарно посмотрев на него, тронула коня плетью, уходя вперед:
— Догоняй, Ыныбас!
Но он не стал ее догонять. Вот если бы в седле сидела не жена брата, а его Шина! А Чейне, хоть и хороша собой и молода — но чужая жена и его женой никогда не станет, если даже Оинчы и умрет. Ыныбас достаточно долго жил среди русских, принял православие, и теперь обычаи его родственников — не его обычаи! Нельзя стоять на месте, если конь идет во весь опор к счастливому перевалу, а ты сидишь в седле!.. Другие события и другие люди ведут сейчас
У русских он учился всему заново: и видеть мир, и понимать и принимать людей. С кержаками он не ужился, монахи тоже не пришлись ему по душе, но он хорошо сдружился и до глубины души понял бергалов-золотодобытчиков Турочака и даже участвовал два года назад в их выступлении против баштыков и солдат-стражников казенного прииска. [120]
Русские дружны между собой, когда сообща выступают против зла, и в этом их непобедимая сила. А вот алтайцы пока сами по себе. А к одинокой овце все репьи пристают, ее за любым камнем волк поджидает!
120
Ыныбас вспоминает забастовку на приисках р. Лебедь в 1901 году. (Примечания автора.)
Правда, в горах сейчас появились другие люди, и Ыныбас сам их разыскал. Если им удастся сделать то, что они хотят сделать, Алтай обновится! Но одни они ничего не сделают. А люди не только не идут к ним, но и боятся даже слухов о бурханах…
Чейне остановила коня, легко спешилась, повела своего буланого в поводу. Когда подъехал отставший от нее Ыныбас, пояснила смущенно:
— Ноги затекли… Эти женские седла такие неудобные!
Она лукаво улыбнулась, и Ыныбас ее понял. Но ехать мужчине в женском седле — позор, но если мужчина уступает свое седло женщине, то никаких слов уже не надо. Может, Чейне захотелось, чтобы Ыныбас уступил ей свое седло?
Он спешился и пошел рядом.
Кобыла парня и жеребец молодой женщины потянулись друг к другу, начали тереться шеями.
Чейне стало грустно: Ыныбас оставался неприступным, несмотря на все ее ухищрения.
Оинчы отошел быстро; стоило только Чейне надеть новый чегедек и ласково улыбнуться мужу. Все подозрения отлетели, как мухи от удара конского хвоста по крупу. Да и Ыныбас не выглядел влюбленным или одаренным женской лаской: был хмур, озабочен и не скрывал от брата, что торопится по своим делам, а в попутчики к его жене угодил случайно. В тот же вечер он уехал, чтобы вернуться дней через десять. И Чейне не обрадовалась и не опечалилась такому его решению — был Ыныбас, нет Ыныбаса, мужские дела не для женского ума!
А вот новый чегедек [121] у Чейне был по-настоящему хорош: из синего плиса, отороченный лентами, на груди расшит серебряными и стеклянными шариками, связками бус и драгоценными белыми ракушками, похожими на змеиные пасти. Один раз всего и видел Оинчы ее в этом наряде — берегла свой чегедек жена, боялась, наверное, что муж другого не справит. Наивная дурочка! Разве ее муж стал нищим, если бросил камлать?
— Ты носи его поверх шубы, — сказал Оинчы с теплой улыбкой. — Всегда носи!
121
Чегедек — особого покроя женская одежда (длинная безрукавка с «крыльями» или без них). Ч. носили только замужние женщины (знак социального положения) поверх рубахи или шубы.
— Я умею шить, — смутилась та. — Но у меня нет материала для этого, ниток, бус, украшений…
— Будут, Чейне! — пообещал Оинчы. — Все у тебя теперь будет!
В глазах женщины промелькнул испуг. Не к добру, если муж разрешает праздничную одежду носить каждый день и для новых таких же уборов собирается ворох всего накупить! Или не нравится ему этот ее наряд — слишком яркий, или сердится на что-то… Может, к своему молодому брату ревнует ее? Но у них же ничего не было! Хотя… Чейне почувствовала, как вспыхнули щеки. Она потерла их ладонями, отвернулась, чтобы муж не заметил.
Вообще-то перемены с мужем начались еще вчера, когда он от Учура приехал. Обычно молчаливый и сумрачный, все вечера сидящий с погасшей трубкой у очага, Оинчы вдруг точно увидел ее заново-в грязной шубе, с нечесаными волосами, равнодушную и злую, вздохнул, отвел глаза в сторону: Барагаа родить должна, надо тебе съездить к ней, помочь… Учур — пьяный, какой толк от него?.. Можешь и ночевать остаться — мало ли когда женщине время родить придет… Да приберись — не позорь меня перед сыном и снохой!
Ни к кому в гости он ее и днем не отпускал, даже к отцу, а тут… Что случилось с мужем, почему вдруг таким добрым стал? Может, с коня упал и головой о камень ударился?
— Много сошьешь себе теперь чегедеков, жена! Столько, сколько сама захочешь! И шубы себе новые заведешь, и рубашки шелковые, и собольи шапки… Я хочу, чтобы моя жена наряднее всех была, чтобы у нее много красивых вещей было!
— Мне не надо много нарядов! — не выдержала Чейне. — Куда мне в них ходить, кому показывать?
Оинчы усмехнулся, махнул рукой: нет такой жены, которой не надо много нарядов! Мужчина годами может обходиться тем, что у него есть. Женщина нужны обновления… Пусть уж лучше свои тряпки обновляет, чем жизнь, судьбу, интересы и привязанности! Да и от соседей неудобно: своими ушами слышал разговоры о том, что, бросив камлать, Оинчы не только голодом сидит, мясо и молоко у соседей покупает, но и на новый чегедек и новую шубу молодой жене не скопил… Вот и надо людям рты заткнуть!
Правда, Чейне догадывалась, что ее муж богат. Но и она не знала, как богат Оинчы! Богаче многих зайсанов и купцов-чуйцев! И если бы только захотел, уже завтра владел тысячными стадами и табунами скота!..
Один только этот бродяга, которого он нашел на дороге мертвым, подарил каму Оинчы пояс, где было больше фунта золотого песка! Если бы лодырь Учур поднял тогда свой окаменевший зад от кошмы и проехал с ним хотя бы до поворота дороги, выслушал отца и понял его просьбу, находку они могли бы поделить пополам…
Не брось он свой бубен, не стал бы Оинчы просить сына об одолжении, да только нельзя ему теперь самому в леса Толубая идти и ехать — вся нечисть прилепится, в спину толкать будет, чтобы в болоте утонул… Когда кам к Эрлику уходит сквозь землю — одно дело, а когда он сам бубен бросает, чтобы дорогу в подземное царство грозного бога забыть — совсем другое [122] … А Учур кам, ему можно безбоязненно идти в любое запретное для простых людей место!.. Э-эй, что теперь обо всем этом говорить! И сам Учура не попросил, и Учур его не понял — пьяный был…
122
Камов хоронят только в земле. (Примечания автора.)