Белый Бурхан
Шрифт:
— С тобой, Макар. Чужой я стал для Кузевана.
— Вот и ладно! — кивнул Макар. — Поможешь толком — в миг покос прикончим и чай пить домой! Не спешишь к своей избушке-то?
— А что к ней спешить? Пустота на моем подворье была, она и осталась… Лучше уж тут, на людях!
— Вот и ладно, — снова кивнул Макар, — становись в рядок! — Он протянул ему свою литовку. — Деньгу-то хоть какую зашиб на царевой службе?
— Немного есть. На корову хватит, если у калмыков наших покупать, а не у брата по вере Кузевана.
Нахмурился Макар, будто и не смеялся минутой раньше:
— Да уж! У калмыков конь стоит дешевле, чем овца у Кузевана!
Поплевал Родион на руки, на Макара оглянулся. Тот уже машет вовсю направо и налево от себя пласты травы кладет. Ладно, чертяка, работает! Ну, Родион тоже не лыком шит — пошел следом за Макаром. Да и не с литовкой идет, а будто в лодке плывет: зеленые валы травы так и плещут за ним, ложатся один на другой…
Залюбовался на косьбу Родиона и сам Кузеван: хороший работник из-под самого носа ушел! Переманить, может? Но Макар уже приметил жадный взгляд соседа, отрезал, будто ножом по горлу хватил:
— Отлепись, Кузеван! Довольно уж…
Плюнул Кузеван с досады и так хватил литовкой в первый же замах, что новая рубаха затрещала.
Окаянный никонианский раскол и гонения слуг царевых раскидали крестьянство по глухим углам России, где оно по разумению пастырей и своему собственному стало хранить истинную веру с крепостью более отменной, чем дедами и прадедами было установлено, не только другим, но и себе самим не доверяя. С того и пошло дробление на толки и кривотолки, согласия и разногласия. К духовному неистовству тому прибавилась вскорости и тяжесть государевой десницы: и те, кто не успел сгнить на родине в ямах или сгореть самокрещением в деревянных срубах, попрятались, гонимые и срамимые, в таежной глухомани, в горных пещерах, подняли свои монастыри-корабли среди болот или вскарабкались на кручи недосягаемые, ближе к небу.
На Алтае супротивники никонианства жили издавна, едва ли не с ермаковых походов. Нищали и скудели душой в замкнутости своей вольной, но крепли дворами и жирели телесами. Потом к ним своих духовных противоборцев добавили новые русские цари, беловодцы и синегорцы густо пошли. Эти последние изгнанцы и бегуны были поумнее и пограмотнее тех, что давным-давно пустили корни здесь. Повидались бывшие единоверцы и за головы схватились: в каждом доме — свой бог, у каждого в душе — свой небесный заступник! Он и Христос, он и Спас, он и Отец Небесный!
И хотя каждый из них поодиночке и нес в душе чистый огонь дедовской веры, руки их жадно хватались за дармовую землю, когда глаза смотрели в небеса. Тем паче, что земли и неба пока что в чужих далеких краях всем хватало. А вот двух рук, хотя ими и заправляла святая душа, никак хватить не могло! Потребовались вторые, третьи и десятые пары рук, а где их взять, как не в других толках и верах, что победнее и потому — покладистее? И хотя, само собой, святой душе — ущерб, хозяйству от того веротерпения — прибыль! И чем больше тот сладкий кус в руках, да явственнее сладкий звон в мошне, тем отходчивее душа, хотя и невосполнимее святой ущерб, неотмолимее грех.
Вода камень точит. И твердые в старой вере начали искать те толки и согласия, где вера помягче, а мягкие — где ее вообще нет или она только так, еле-еле теплится… Так и докатились до нетовщины, которая отрицала все и вся, кроме Спаса. А Спасу не надобно икон, попов и обрядов — дырку в стене проделал на ту сторону, где солнце всходит, и — молись! Не крещен ежели сам себя крести, а то и повивальной бабке доверь младенца для свершения того обряда, что и таинством-то назвать срамно, язык не поворачивается! И ничего больше не надо для веры: ни символов, ни постов, ни перемаха прямым или косым крестом двумя перстами или щепотью… С такой-то верой не то что богатеть, но и грабить на узких дорогах можно! И грабили. Сначала — чужаков по вере, а потом и до своих единоверцев добрались, с которых семь шкур содрать не успели…
Макар, Акулина и Родион к вечеру свершили свою косьбу, отстоговались, начали по домам собираться. Тут-то, улучив момент, и подкрался к Родиону Кузеван:
— Чего тебе с дырниками-то пустой чай глотать? Ко мне клонись головой и сердцем, надежнее Макара буду!
— Работать и жить с ним веселее, — усмехнулся Родион, — ас тобой тоска. Вот если прогонит меня от себя Макар…
За то слово и уцепился Кузеван. От Родиона отвернулся, к Макару подошел с тайным шепотком:
— Дай мне Родиона до конца лета, еще покосить надо. А одному — где же? Не родня ить он тебе, чего его жалеть?
— Родион — человек вольный, — отмахнулся Макар, — как сам с собой порешит, так тому и быть! А мне он не помеха: помог — и спасибо на том…
Снова запустил пятерню в бороду Кузеван. Скреб в ней долго, но выскреб одну-единственную мыслишку:
— А коли я ему скотинку подешевше продам, а?
— Толковал я с ним, Кузеван, и о скотинке. Не будет Родион своим хозяйством становиться! Страну Беловодию искать уходит.
— Борони, господь! — перепугался Кузеван. — Да рази ж ее сыскать тута где? Она ж в самом Опоньском царстве!
Посуровел Макар, брови напустил на глаза:
— Потому и сюда пришли, что за ней шли! И не за морями-окиянами страну Беловодию искать надо б… Родион сказывал, что рядом она, в пять недель пешком дойти можно. А Родион — ходок! Вон с какой дали притопал! Дойдет.
А Родион в это время уже под стожком сидел, носом клевал, в яви ту сказочную страну видел…
Лежит она на юг отсюда, за великими озерами, за высокими горами. Царят там полная справедливость, высшее знание и стариковская мудрость. И зовется она по-разному разными людьми… Воды там текут белые, потому — Беловодия! Горы там стоят синие — Синегория, значит!.. А идти в ту страну надо между Иртышом и Аргунью к горьким и соленым озерам, через болотистые и другие коварные места, гать самому строить в трясинах, чтобы в гиблых и зыбких местах тех совсем не пропасть… Потом надо идти через горы страшенной высоты, по самым облакам и тучам дорога пробита там в одну ногу. За ними-то и откроется та долина!.. Но, и войдя в нее, не радуйся и не ликуй душой — там не всякого человека оставить могут, а заслужить право на жительство в ней ой как не легко! Но даже и изгнанный из той страны ничего не теряет, а обретает мудрость, силу и выносливость, чтобы, вернувшись домой, хорошо знать, что на родной и трижды грешной земле делать надо!
Чихнул Родион, в себя пришел — и сон отлетел, с явью смешанный. И тотчас полез в уши призывный голос Макара:
— Каша стынет, Родион! Отоспимся теперь — вся ночь наша!
Поднялся Родион, зевнул так, что едва скулы не своротил: далась Макару эта каша, так и не досмотрел свою Беловодию-страну, как старик-попутчик, что с ним до реки Абакан шел, ее расписывал. Туману было много в его словах напущено — и про Бухтарму с тайными городищами, и про чудские копи в неприступных местах… Может, и балагурил дед Матвей от скуки!