Белый Бурхан
Шрифт:
Кашу ели молча. Только нет-нет да и взглянет в сторону Родиона Макар не то спросить чего собирался, не то какую-то свою кудель прял. Облизал Родион ложку, в пустую чашку уложил, из бороды начал крошки выцарапывать. Вроде бы и много ел, все равно голодно брюху!
В своем шалаше Кузеван возился. У него ужин пороскошнее был: сало свиное на ситном, колбаса с чесноком, каральки с маком… Богатей, что ему!
— Значит, сызнова в путь-дорогу? — спросил Макар, покончив с кашей в очередь с Родионом. — В такой-то обутке? Хочешь, я тебе сапоги новые подарю?
Родион только усмехнулся:
Поднялся Макар, чтобы в последний раз по покосу пройтись, копешки пересчитать, на возы их перемножить, мысленно на скот поделить. Набрел на Кузевана, одиноко помахивающего литовкой. Не литовка уже стала, а перышко! Ей не то, что траву косить, картошку уже чистить нельзя — сточилась вся. Новую не купит! Жаден.
— Может, свою литовку дашь завершить косьбу?
— Да куда тебе хватать-то? И так больше моего наворочал!
— У меня и скотинки поболее… Да, жаден Кузеван… До безбожия жаден!
— Уйдет этот бродяг? — спросил тот, не бросая работы.
— Его воля.
— А ты не пускай!
— К ноге привязать, что ли? — рассердился Макар. — Как он сам порешит, так и будет. Чего ему тута? С голодухи ноги в зиму вытягивать? Видал я его капиталы — по нонешным ценам и на порты добрые не хватит…
— Лих, бродяг! — покрутил головой Кузеван и взмахнул свою источенную литовку на плечо. — Не всяк так-то может: встал — да пошел…
— Тебе-то что за печаль? — удивился Макар.
— Если б не хозяйство… — вздохнул Кузеван и тут же зарделся как маков цвет.
У Макара враз встали уши топориком:
— С ним бы пошел?! Да ты в уме ли, Кузеван? Только-только крепкой ногой на земле стал, а уж в святые места тянет?
— Тянет, Макар… — признался Кузеван. — Своими глазами на тот рай хоть разок взглянуть!
Махнул Макар рукой: коли уж сам Кузеван на греховную ту сказку клюнул, то уж в самой-то деревне Родион себе сопутчнков и подавно сыщет! Голи-то что вшей в исподней рубахе!
Да, не зажиться в своей заброшенной избенке Родиону. Не жилье это уже, а развалины, годные только на дрова, да и то — баню топить, а не горницу: гниль одна. Потоптавшись немного на когда-то обжитом месте, Родион отправился к Макару и Акулине за советом и обещанными сапогами.
Макар жил крепко: дом, рубленный крестом, — чистый и просторный, полы застланы домотканиной, потолки и стены расписаны затейливыми узорами из букетов цветов и птиц на ветках. Такие же узоры на полатях, скамьях, сундуках, прялках… Акулины работа! Она у Макара на все руки мастерица — и кочергой, и литовкой, и иглой. Еще в девках этим славилась! Повезло Макару, что и говорить… Жена, что божья пчела в доме — муж столыко возами не навозит, сколько хорошая жена лукошком своим берестяным натаскает!
Встретили его соседи душевно — самовар выставили, свежий калач раскрошила на ломти жена Макара, медку целую чашку под нос гостю подкатила. Пожалел Родион, что не оженился в свое время, а теперь уж ему это баловство без надобности. Зиму б отжить, а по весне Родион сызнова на ту окаянную дорогу ушел бы, каб не манила лазоревым цветом земля обетованная…
— Ну, чего порешил? — спросил Макар, протягивая обещанные сапоги на крепкой подошве. — Идешь аль тут зимуешь?
— Не пошел бы, да нужда гонит! — вздохнул Родион, примеряя обновку. Домок мой никудышный стал, ветродуйный. Да и к крепкой зиме время летит, к погибели. Пока до тех болотин окаянных дойдешь — зима ляжет за спиной, а там — тепло, завсегда лето!
— Эт — как? — удивился Макар. — Без снегу, что ли?
— Само собой, ежли — лето!
Встал Родион, притопнул сапогами, ухмыльнулся: хорошо сидят на ноге, крепко — не жмут и слабины нету.
— Ну, бог тебе помогай, Макар! — отмахнулся Родион крестом в передний угол, на Акулину покосился. — И тебе, хозяйка, тож.
— К Кузевану пойдешь? — насупился Макар.
— Мало ль? Мои пути не запечатанные!
— К Кузевану не ходи. Не тот человек стал, хоть и в крепкой вере стоит. Грабит всех подчистую!
— Меня не ограбит! — глухо уронил гордые слова Родион. — Мои деньги, хоть и малые, но шибко чижолые! Для кого, может, и рупь в них видится, а для меня — сама красненькая! Потому — трудом большим тот рупь взят, а не с неба упал!..
— Хочешь, напрямик все скажу? — насупился Макар. Родион мотнул головой, поднял лицо и с ухмылкой на губах и в глазах сказал, едва ли не в насмешку:
— Зачем, Макар? Напрямик только ружье бьет, человек-то, если он при уме состоит, кривулиной любит с другим человеком…
— Возьмешь нас в свой путь с Акулиной?
— Эх, Макар… Это ж не на ярманку ехать! Сиди на месте, не суетись! Чего тебе от той страны, которой, может, и на свете нет?
— Зачем дразнишь его? — спросила Акулина и осуждающе покачала головой. — Ну, собрался мужик идти куда глаза глядят — пусть идет. Тебе-то что? Или и у тебя, Макарушка, зачесалось?
Удивленно взглянул на жену Макар: ишь, глазастая! Что он, старик, чтобы на печке зад всю зиму греть? Можно и прогуляться до весны: людей посмотреть, себя показать… Люди — не камни, мохом обрастать не любят!
— На ярманку-то все равно ехать надо! Куда лишнюю животину девать? Кузевану за монету с глухим звоном? [149]
— Кто тебя держит? — вздохнула Акулина. — Поезжай! Тебе же лишний мужик при скотине!
— Не могу я на него ярма надевать! — вспылил Макар. — Не из тех он, не из безгласных! Язык — бритва, ничего не боится… Сам не пойму — не то из святых он, не то из придурков…
Макар отошел к окну, ткнулся лбом в стекло.
Не разуверился Родион, нет! И в свою райскую страну верует! Может, и есть она где?.. Но тут прав Кузеван, выходит: не каждому человеку в нее ход есть… Вот Родиону — есть, а им с Кузеваном? Грехи-то тянут! А по-другому если посмотреть: почему бы ему, Макару, и не проводить Родиона до Чуй? Ярманка-то там — издавна… От Кузевана убережет ради Христа юродивого, а там пусть идет, куда хочет! Все один грех с души долой… А может, и не один!
149
Монета с глухим звоном — фальшивая. (Примечания автора.)