Белый Бурхан
Шрифт:
– Да, лама, это так...
– Он поднял потное лицо, на котором робкая живая улыбка доброты мучительно боролась с мертвой маской жадности и тревоги. Потом он достал из-за пазухи драгоценные бусы и протянул их Бабыю.
Тот принял их недоверчиво:
– Ты согласен продать мне дзи за два нарсанга?
– Нет, лама. Я отдаю их даром. Я хочу, чтобы сада Мунко, к которому вы идете, снова видел буквы...
Добравшись до дугана, Бабый кивком поблагодарил караван-бажи, поднялся на пыльное крыльцо, постучал в тяжелую дверь. Ни звука. Еще не поздно окликнуть Ту-манжаргала, который только рад будет, что в длинном и опасном
могут!
Неожиданно дверь дугана заскрипела на несмазанных петлях и отворилась, явив старого ламу в изодранном красном халате. В одной руке он держал четки, а другой уцепился за медный крюк, позеленевший от времени и сырости. Заметив, что он излишне пристально разглядывает стоящего неподалеку караван-бажи, Бабый подумал с неприязнью: уж не собирается ли этот дряхлый святоша отправить в Тибет мешок пересчитанных четок, в которых каждый камень - доброе дело?
Будто прочитав мысли гостя, старый лама отвел слезящиеся глаза от караван-бажи, повернулся к Бабыю:
– Входи с молитвой. Ты ведь пришел помолиться перед трудной дорогой в благословенную Лхасу?
– Нет, я пришел поговорить с тобой, сада Мунко.
– Ты знаешь мое имя?
– не то удивился, не то обрадовался тот.
– Я много слышал о тебе и твоей учености. Мотнув головой разочарованному Туманжаргалу, Бабый шагнул в дуган, едва не задев головой чучело леопарда, подвешенное к потолку на веревках. Мунко закрыл дверь, и гостя окутала вязкая темнота, в которой едва различимыми пятнами покачивались язычки огня в плошках, освещая позеленевших и посеревших бурханов.
– Я тебя слушаю.
– Мое имя - Бабый. Я - доромба. Мне сказали в Иволгинском дацане, что ты - лучший в этих краях срич-жанге - толкователь книг и священных текстов.
– Да, я им был, доромба. Давно.
В дугане не было окон, и Бабый не видел, где укрылся лама и что делает в полумраке: его голос слышался то слева, то справа, то впереди...
– Ты больше не читаешь священных книг?
– удивился Бабый, переступая с ноги на ногу и не решаясь двинуться.
– Я почти слеп и не вижу священных знаков. Видно, скоро придет время зашивать и мои веки... Ты не буянчи-похоронщик?
Глаза Бабыя освоились и теперь он различал шкафы, на полках которых, как подушки, лежали толстенные тома священных книг, укутанные в разноцветные шелковые покрывала. Книг было много, но вряд ли здесь могли находиться тома Ганджура! Такая драгоценность должна храниться в богатом и знаменитом монастыре или храме... Что-то напутали эти жулики Чампа и Туманжаргал!
– Сада Мунко! Мне надо поговорить о Ганджуре, который исчез. А может, его и не было?
– У меня есть юрта, доромба. Там я привожу в порядок бурханов, которых губит плесень Но ты - гость, я найду для тебя постель и еду.
– Ты не ответил на мой вопрос. Мне нужны только
книги!
Старик стоял у самого священного места и не имел права ни спрашивать, ни отвечать. Переставив чашечки с жертвоприношениями, он подошел к гостю, нащупал его руку, вложил несколько твердых крупинок в ладонь
Бабыя:
– Это - святыня дугана. Обломки ногтя самого таши-ламы6. Зашей их в свою ладанку, и они помогут тебе стать
лхрамбой7.
Он сбросил крюк и распахнул двери Ослепительный свет ударил по глазам, и они заслезились. Бабый смахнул ладонью влагу с ресниц, глянул на круто загнутые края карниза крыши, но небесная синева ослепила его еще больше. Старик Мунко за спиной Бабыя постукивал ключом, запирая двери, и не видел состояния гостя. Бабый прищурил глаза, и они немного успокоились.
– В Кайлас тебе надо идти, доромба. Там в неприступных горах скрыты священные школы-ашрамы махатм - подлинных учителей и носителей высшего знания и высшей мощи Ты - молод, ты еще можешь достичь вершин... Я уже опоздал. Книги съели меня, как звери.
– Дело не только в возрасте, сада Мунко, - усмехнулся Бабый.
– Ты же не стал богдо-гэгэном8, хотя и учился вместе с далай-ламой в тибетском монастыре Сера*!
* Монастырь Сера (Шиповник) был начальной школой святости далай-ламы Тубданя Джямцо Этот монастырь готовил лам только высших рангов
Старик не ответил. Он заговорил уже далеко от дугана, будто там, под навесом, у дверей, боялся, что его подслушают заплесневелые бурханы:
– Я всю жизнь торопился, но так и не достиг вершин знаний, не понял сути вещей, не услышал зова священной страны, имени которой вслух не произносят Но я был близок к этому, когда в одной из старых книг нашел, что под символическими знаками и именами во всех пророчествах названы передвижения далай-ламы и таши-ламы уже исполнившиеся. А будущие знаки и символы надо разгадать и понять их значения Тогда узнаешь и увидишь те особые приметы правителей, которые отдадут свой народ на утеху обезьян. Но не надолго! Мир скоро оправится, и люди в самом своем правителе увидят безобразную обезьяну... А вскоре явится тот, кто призван небом, чтобы соединить силы, энергии и языки... Там еще были магические расчеты для точного определения года, когда все это произойдет, но я так и не сумел их понять, хотя некоторые из имен расшифровал...
– Ты не назовешь их?
– напрягся Бабый.
– Нет, доромба. Судьба должна идти своим ходом. Горе тому, кто торопит ее шаг! И ты не ходи этой тропой.
– Я не боюсь троп, сада! У тебя нет этой книги? Я бы попробовал завершить то, что не успел или не смог ты.
– Я предал ее огню. У людей и без того много соблазнов... Но у меня есть другая книга, лучшая... И даже не книга, а книги... Их священные знаки вырезал сам Великий!
– Неужели...
– Бабый похолодел.
– Ганджур? Старик кивнул.
– Но этого не может быть! Из Тибета было вывезено всего четыре комплекта Ганджура!
Сада Мунко тихо рассмеялся:
– Вывезено было пять комплектов, доромба. Пятый тайно печатали ховраки, а караван-бажи Туманжаргал со страхом в душе доставил его из Тибета в тюках с шерстью.
Бабый прикусил губу: так вот почему этот богохульник так опасался за свою надтреснутую сансару!
Левая рука поддерживала чашу в правой руке. Неужели сада Мунко так обессилел, что не может удержать сосуд одной рукой?