Белый Бурхан
Шрифт:
Потом последовала серия бесед с Самданом через переводчика-бурята, и Лопухину пришлось многое поменять в своей первоначальной точке зрения: какая-то серьезная ситуация, действительно, вызревала. Тибет все еще оставался тайной за семью печатями, хотя кое-что за последние годы и приоткрылось. Когда же внимание Лопухина переключилось с таинственной миссии, отправленной куда-то в район Алтая, на школу тибетской медицины, открытой недавно в столице, Самдан покачал головой:
– Это бессмысленное предприятие. Тибетская медицина строится не столько на методах лечения и лекарствах, сколько на психологии
Лопухин нашел замечание профессора справедливым:
– Да, эта таинственная школа уже сделала определенный шум в кругах, близких ко двору, и иметь там своего человека нам не повредит. Если у вас есть желание, профессор, займитесь ею сами... Я дам необходимые распоряжения.
Лувсан был даже не удивлен, а поражен решением ширетуя. Но тот быстро и резко осадил его:
– Он послан Тибетом. И там знают о нас больше, чей мы думаем... Я ничего не мог поделать, если бы даже и захотел.
Лувсан ушел обиженным. Этого и следовало ожидать- на чувство благодарности старший наставник не был способен. Самдан вставал теперь нерушимой стеной между ним и ширетуем. Это не могло не задеть самолюбия Падмы: новый наставник вправе запретить его непосредственное общение с Амгаланом. К тому же, и самому Амгалану, судя по всему, теперь было не до самолюбия и интересов Лувсана, поскольку его собственная судьба была подвешена русскими за волосок. Хорошо еще, что Самдан не отказал ему в своей помощи!
А новый наставник, облачившись в белый халат и белую шапочку, осмотрел все лаборатории, мастерские и помещения для занятий, с горечью вспоминая свое хозяйство в "Эрдэнэ-дзу". Нищета и никчемность оборудования и инструментария школы были изумительны: не было даже точных весов, не говоря уже о микроскопе! Мудрено ли, что дети, на которых Падма испытывал свои лекарственные препараты, в лучшем случае становились калеками?
Там, где необходима точная дозировка, действовали на глазок, отмеряя исходные препараты крупинками, щепотью, пригоршней! Кровь из вены брали не шприцем, а выдавливали из надреза и высасывали пипеткой. Готовые лекарства выдерживались неопределенное время: когда выпадет осадок, когда исчезнет муть, когда изменится цвет раствора или у него появится определенный запах...
Да, генерал Лопухин имел все основания подозревать заведение Амгалана в каких-то иных делах, не имеющих никакого отношения к медицине, да еще тибетской!..
Возвращаясь, Самдан чуть не прошел мимо своей двери - их похожесть уже не смущала, а раздражала. Падма был в комнате один и разбирал ворох бумаг, сваленных в углу. Увидев Самдана, почтительно поднялся и склонил голову:
– Ширетуй отдал эту комнату нам с вами, лхрамба, и я хочу выбросить из нее все лишнее.
"Много же тебе придется выбрасывать!-усмехнулся Самдан.-Куда проще будет поменять помещение..."
– Хочу пригласить вас, гэцул, в город. Я еще плохо разбираюсь в русских вывесках, а мне надо где-то обменять ланы и рупии на рубли... Где это делается и как?
Падма Лувсан поджал губы:
– Мне не приходилось менять деньги, лхрамба. Наверное, это у русских делается в банке, я не видел у них на базарах менял... А зачем вам превращать ланы и рупии в рубли?
– Надо купить лабораторную посуду и инструмент.
– И на это вы собираетесь истратить свои деньги?!
изумился Лувсан.
– Ну и что?
– теперь уже удивился Самдан.
Падма вылетел из комнаты, как будто его ошпарили
кипятком.
А удивление Самдана было искренним: деньги в его понимании только для того и существовали, чтобы на них покупать необходимые вещи. Сегодня ими стали реторты,
колбы, градусники, весы...
Он нагнулся к куче рукописей, которые разбирал Падма. Наугад поднял несколько листков, поднес к глазам. "Искусство врачевания гнойных нарывов с помощью заклинаний, написанных на скрижали благословенного махатмы Гоом-Рудана Пот", "Искусство врачевания открытых переломов берцовой кости с помощью сырой бараньей шкуры, разработанное доромбой Батбаяром и записанное с его слов сричжанге Насанжаргалом", "Искусство врачевания выпадающих волос по способу йоги Бат-Оча из Урги"...
– Чепуха какая!-скривился Самдан и брезгливо отбросил листы.
Похоже, что шарлатанство в этой школе в особом почете! И какому идиоту пришло в голову организовывать в столице России подобную школу? Не проще ли было пригласить в Тибет несколько русских врачей, распределить их по знаменитым монастырям и научить настоящему делу? Разве они не знают Жамсарана Бадмаева, который был в Тибете и вывез все материалы по врачебной науке и даже, кажется, перевел их на русский язык? Эмчи-лама степной думы Сультим Бадмаев тоже был крупным знатоком тибетской врачебной науки и даже помогал русскому генералу Муравьеву-Амурскому победить тиф-бугорчатку!*
* Самдан рассуждает о сыновьях бурятского пастуха Засогола Батмы Сультиме и Жамсаране, известных знатоках тибетской медицины в России во второй половине XIX и начале XX веков. Их мастерство не было признано официальной медициной того времени, хотя и давало не только практические результаты, но и широко использовалось.
– Поразительно!
– пробормотал Самдан.
– Настоящее учение не ценится, а это, - он пнул кучу бумаг, - взято за основу!
Вернулся Падма, с сияющим лицом протянул несколько
синих и зеленых бумажек:
– Вот! Ширетуй выдал вам на расходы из кассы школы!
– Этого мало,-покачал Самдан головой, пересчитав деньги.
– Один микроскоп может стоить в десять раз дороже!
– Микроскоп?-закатил глаза гэцул.-Зачем вам микроскоп?
– И на тигельную печь не хватит. И на вакуумный насос. И на спиртовки... Придется все-таки менять собственные деньги!
Утром следующего дня Самдан был на занятиях, которые вел сам Амгалан. Двенадцать мальчиков сидели на скамьях, расставленных вдоль стен, отгороженные друг от друга фанерными экранами, окрашенными в тот же неистребимый желтый цвет. Посреди комнаты на металлические скобы был привинчен к полу огромный стол, заваленный муляжами, изображающими различные части человеческого тела. Между узкими окнами-бойницами, забранными в такие же решетки, как и окно в комнате Самдана и Падмы, висела большая аспидная доска, на которой ширетуй быстро и ловко изобразил силуэт мужской фигуры с растопыренными в разные стороны руками и широко расставленными ногами.