Белый Бурхан
Шрифт:
– Полно тебе, Никандр!-рассмеялся архимандрит.- Церковь состоит из четырех частей - мира, паперти, скинии и ковчега завета. И только ковчег завета - свят! И там всегда будет пахнуть ладаном!.. Блаженный Августин не боялся искоренять тогдашнюю ересь огнем и кровью! И-свят стал! Почему? Да потому только, что считал церковь выше евангелия! Жизнь ближе церкви, и ей нужна на книжная мудрость, а посконная, понятная всем! Любовь исцеляет? Верю. Но и ненависть - исцеляет тоже!.. И поверь мне: простые верующие будут бить каменьями и палками ересь, не заглядывая в евангелие! А
– Я не буду бить богохульников силой оружия! Я даже пальцем к ним не притронусь!-вспылил игумен.
– А крест веры православной подниму над головой!
"Каждый господа по своей мерке, образу и подобию лепит,-думал отец Никандр с раздражением.-Вот и получается - сколько человеков, столько и богов. И для каждого его бог удобен, хорош и впору. Как ношеный сапог! А присмотрись - не бог на иконе-то его, а сам человек и есть..."
Эта мысль ему понравилась: у язычника бог на самого язычника и похож; у полицейского - на полицейского, только чином выше; у царя-на царя... Потом сконфузился, перекрестился, недобрым словом помянул Поспелова, пристроив его где-то рядом с чертом...
Да и что ему - Поспелов, старый дружок? Посидел, поерзал толстым задом на стульях и скамьях, помял монастырские простыни с черным крестом в правом углу да и укатил в свою епархию по хорошо пристывшему за эти дни снегу! Как-то теперь доложит по высокому начальству? Человек коварный, дарами не обласкан, словами лживыми не усыплен...
– Тьфу ты, прости меня господи!
Обмахнувшись широким крестом, отец Никандр снова взялся за лопату, счищая снег с крыльца. Эту потешную для себя работу он никому из послушников не перепоручал - и грудь дышит, и рукам нагрузка, и голова свежее...
Три раза переписывал свой донос Поспелов, но так и не добился под своей бумагой подписи или наперстной печати игумена. С тем и уехал, обозленный и разочарованный... Так-то, старый друг-забулдыжник, выкуси! Мы хучь и мохом обросли от бороды до бровей, а умишко кое-какой тоже имеем и потому покупным и дареным, но чужим - не живем!
Шум какой-то учинился у монастырских ворот. Отец Никандр поднял голову - к нему торопливо шкандылял на деревяшке турецкий кавалер и сторож Марк.
– Чего там?
– Людишки какие-то прибегли пехом. Впущать?
– Не на молитве монастырь! Пусть входят с богом. Снова заковылял старик-инвалид назад к воротам. И чего бегает попусту? Отпирал бы ворота перед конным или пешим, а не выпытывал каждый раз дозволенья! Зря в монастырь люди не пойдут - не ближний свет ноги
бить...
Покончив со снегом, отец Никандр оббил лопату о крыльцо, взялся за дверную скобу, да не вытерпел, оглянулся. Чужие пришли, незнакомые в ворота входили. Трое. А думал - те, шестеро вернулись... Неужели совсем ушли?
Все трое были из разных русских деревень, все православные переселенцы, все с одной тревогой в душе пришли:
слухи, мол, по горам плывут нехорошие, будто по весне местные люди из орды будут всех русских бить до смерти... Вот и приехали узнать в обители как быть теперь и что
делать?
– А кроме слухов примечали что?
– Ничего, вроде б... Смирно калмыки живут.
– Да токмо-в тихом омуте-то!..
– Вота и дай совет, святой отец...
Хмыкнул игумен: дай совет. Самому бы кто дал его! Но мужики правы: дыма без огня не бывает... И коль этих толстокожих прошибли слухи, то по староверческим и кержацким кораблям вообще страх-колотун ходит!..
Может, зря он бумагу архимандритову, к оружию православный люд зовущую, не подписал? Загорится что в горах-Поспелов первым перст в него ткнет: он добротой своей дал крамоле время лютым цветом расцвесть! Не отвертишься: грешен... И тех шестерых перекрещенцев, что при нем сбежали, вспомнит! Сам отослал к хану Ойроту, упредил разбойника!
– Совета твоего ждем, благодетель...
– Как ту резню понимать? Одних православных будут резать вместе с попами, церкви палить или всех русских
поголовно?
– Ружьишек, поди, надо подкупить? Пороха? Пуль налить?
Вот привязались! Будто с ножом к горлу-вынь да положи им правду-матку!
– Наши-то новообращенцы из местных пока не покидают монастырь свой, покривил душой игумен.
– Значит, резни неоткуда ждать... Да и знают власти обо всех этих шепотках и слухах в горах! Без обороны крепкой православие никто не оставит, а паче того - государь!.. А что до ружьишек, то я так скажу: в хозяйстве оно лишним никому не будет...
Кивнули мужики, за шапки взялись - поняли. Встали, персты наложили на лоб, живот и плечи. Не двумя стоячими, а щепотью православной - свои!
Проводил их игумен до порога, послушников крикнул, приказал одарить из припасов монастырских на долгую дорогу и по оловянному крестику-охранителю в пути выдать странникам божьим.
Едва не прослезились те:
– Храни тебя бог, отче!
– Живи на благо всех нас!
– Круши супостата в молитвах своих и братии! Оттаял душой отец Никандр. Что ему теперь доносы Поспелова, ежели вся округа за него, своего игумена, горой стоит! И только потом уже, к вечеру, отмолившись вместе с иноками, головой на каменную подушку упав, задумался: а ну как тот мужик-настырник, что про ружья, порох и пули говорил, прав? С крестом-то против ружей хорошо идти в споре со старым супротивником, а наяву-то, когда те ружья не впереди тебя, а за спиной - надежнее!
– Надо было подписать Елизарке ту окаянную бумагу! Береженого - бог бережет...
Глава третья
РАДОСТЬ АДЫМАШ
Дома у Яшканчи все было тихо и спокойно. Да иначе и быть не могло! Пока муж со своими друзьями топтал петли многочисленных чужих дорог, берег Курагана от плохих людей, его жена Адымаш выдубила бараньи шкуры и сшила новые шубы себе и Яшканчи. Получил на зиму свою обновку и Кайонок - теплую шапку и меховые сапоги. Сделал сыну подарок и отец - привез с ярмарки покупные лыжи, хотя у мальчишки и были свои, самодельные. Теперь Кайоноку нужен только лук со стрелами и он - охотник!