Белый Бурхан
Шрифт:
Рыкающий бас Иоанна Крондштадского до сих пор стоял в ушах Победоносцева, заставляя повторно испытывать то стыдливо-испуганное состояние души, что пришлось пережить там, под сводами уже два десятка лет знаменитого на весь Петербург собора:
– Вы, падшие в блевотину свою! Вы, мраком страстей и вожделений гнусных опутанные! Вы, тенями бродящие, а не скалою стоящие над мразью смертной! Снимите пелену с глаз своих бесовских и воззритесь, перестав быть слепцами, не вознесся Христос - на земле он! Зрит самолично и вершит суд свой на земле каждодневно, и казни его, готовящиеся исподволь, совершающиеся
Орал непотребно и все время тыкал длинным и твердым перстом своим в него, Победоносцева, будто проткнуть насквозь хотел! После проповеди не принял, передав через служку, что ежели господину обер-прокурору угодно душой оттаять, то пусть его на исповедь коленопреклоненным со всеми в общий ряд становится! Неслыханно и мерзко!.. А что сделаешь ему? В ударе, скажет, был - экстазом катарсисовым обуянный!.. Хорошо еще, если до государя сие не донесется... А ну как доложит кто, да еще и со смаком? Для того и ехал поутру, опередить хотел шептунов альковных... Боров Плеве поперек лег!
– Ничего, милейший... Будет и мой час!
Этот час наступил скоро - пять дней спустя, в среду 15 июня, государь принял Победоносцева, отказав всем. Догадка оказалась верной: наобещал Плеве переловить бурханов вскорости, а обманул! Пришлось государю все самому разъяснять.
Понял тот, головой покачал:
– Из мухи слона вздумал смастерить для меня?
– и тут же нахмурился: Ну, я ему покажу, как со мной подобные шутки шутить! Обаталил все до геройства! Попугать меня захотел?
– Медали решил навешать своим костоломам, - вздохнул Победоносцев и сделал скорбное лицо.
– А за что? Один игумен Попов и заслужил ту медаль...
Вот так и растер в пыль Плеве правдой одной, без красот, опираясь не на старческую немощь свою, а на мудрость живого ума и ангельское терпение... Одно и плохо в этой победе - все теперь на себя взять придется! А как? Поспелов в своем докладе пишет, что крещеным среди тех бурхановых помощников оказался один всего, и тот пока не словлен... А Святейшему Синоду достанет и строгого спроса с тех, кто, приняв православие или послух, в мыслях своих к тем бурханам перекинулся!.. Об этой заботе и депешу надлежит дать завтра Поспелову в Томск. Пусть его потрудится, пусть списки тех окаянных иудин готовит!
Служка распахнул дверь и уставился на хозяина вопросительно.
– Ты чего это, Алексей?
– удивился тот.
– Не признал, что ли?
– Министра Плеве убили бомбисты на Измайловском проспекте! Только что гонец был к вашей милости, просил поостеречься...
Константин Петрович вздохнул и перекрестился:
– Поспешила судьба. Поторопилась.
Глава восьмая
СОКРУШЕНЬЕ БОГОВ
Хан Ойрот выводил свою армию к урочищу Куяган, чтобы поставить там, на левом берегу реки, на ночевку. А с утра алыпов надо двинуть через горы на Сарасу, а оттуда - вниз, к югу, на Мыюту, на Семинский перевал. Главным сейчас было - уйти из Ануйских лесов, гор и долин, где его батыры и алыпы не только успели все по-скотски испоганить, но и поднять против себя окрестное население. А там, где стреляет каждый пень и камень, о ночлеге думать невозможно - любая из ночей может оказаться последней...
Недавняя грязная история с русскими хуторами уже мало беспокоила Техтиека: люди забывчивы, забудут и это. Казнив оставшихся друзей Чекурака, пощадив только жадину Чумара за то, что единственный знал тайники, в которых спрятано отобранное у алыпов золото, Техтиек решил, что сделал достаточно для вразумления остальных. Но он чувствовал: люди, склонные к разбою, среди его алыпов есть И они охотно откликнутся не на зов даже, на один только жест! Но были и люди, подобные Эжер-бею, умеющие постоять за свою честь и решительно встать на пути любому разбою.
Такие люди нужны хану Ойроту, но они смертельно опасны для Техтиека! Как поступить?
Подъехал Эжербей с группой своих единомышленников. Вежливо кашлянув в кулак, чтобы обратить внимание великого хана на свою скромную персону. Он никогда ничего не спрашивал первым и никогда, уезжая или уходя, не поворачивался к нему спиной, строго соблюдая древний алтайский этикет.
– Ну, я слушаю тебя!
– Мы нашли на тропе вот это, великий хан. Эжербей протянул Техтиеку стрелу с медным наконечником, обернутую в красную тряпку. Смутная тревога закралась в душу:
– Знак войны?
– Да, великий хан. Но русские не знают этого обычая!
– Кто же тогда объявил мне войну?
– Разверните тряпку, великий хан. На ней нарисован знак неба!
Руки Техтиека дрогнули. Значит, он не ушел от бурханов, как думал еще в урочище Тоурак1?
– Где вы нашли стрелу?
– На тропе, что ведет нас в Сарасу.
Значит, бурханы знают его маршрут? И если знают, то где-то на подходе к Семинскому перевалу будут его ждать.
Только к исходу третьего дня они добрались до крохотной речушки, летящей с высоких гор свирепо и стремительно, будто кто хлестал ее изо всех сил нагайкой, торопя неведомо куда.
– Хороша!-восхищенно покрутил Чочуш головой и предложил именно здесь остановиться на дневку, чтобы привести в порядок одежду, сбрую, оружие, обрезать разбитые на камнях копыта коней.
Дельмек и Пунцаг согласились. Начинались места, где они в любую минуту могли наткнуться на людей Техтиека. Надо было заранее подготовиться к встрече: ему теперь будет выгоднее просто убить их, чем раскрывать объятия, что-то объяснять или вступать с ними в переговоры... Но случилось непредвиденное: прятаться им пришлось не от самого Техтиека и его головорезов, а от их врагов и, значит, своих единомышленников!
Уже перейдя вброд буйную речушку и поднимаясь на верховую тропу, ведущую к ущелью Таурак, они лицом к лицу столкнулись с большой группой угрюмых кержаков-бородачей с берданками за плечами и с топорами в руках, чувствовавших себя в Ануйских и Чергинских горах едва ли не полновластными хозяевами. Сдернув ружья с плеч, оттянули курки, заорали, не жалея глоток:
– Стой тама! Жаканами ахнем, ежли что! Дельмек поднял руку, выдвинулся конем:
– Почему вы останавливаете нас, мужики? Русская речь произвела впечатление - ружья опустились.