Белый Дух
Шрифт:
– Это им в качестве приправы, – ухмыльнулся Люис и ловко отсоединил шомпол от ружейного ствола.
Прошло минут двадцать, и от отряда Плоскоголовых отделились два всадника. Они что-то громко закричали, поясняя свои слова жестами.
– Больше не хотят драться. – Винсент беззвучно засмеялся. – Аппетит пропал.
– Чего же им надо?
– Убитых и раненых забрать…
– Ты на всякий случай держи их на мушке. Расслабляться рано, – подал голос молчавший до этой минуты Пит Эймсон.
Вскоре дикари скрылись, увезя с собой погибших. Но ближе к ночи, когда над лагерем охотников разлился вкусный запах жареной оленины, Плоскоголовые вернулись. Ещё находясь далеко, они стали кричать, предупреждая о своём приближении.
– Чего это они? Опять, что ли, стрельба будет? – испугался Торнтон.
– Нет, – спокойно сказал Жерар и звучно поскрёб рыжую щетину на подбородке, – теперь они просто поговорить едут, трубку выкурить.
– Поговорить? – не понял Джордж. – О чём?
– О том, что случилось: кого мы убили, кто будет жить… О войне поговорить, похвастаться.
– Но мы же враги. Несколько часов назад они хотели напасть на нас и ограбить! Как же теперь можно спокойно разговаривать у костра?
– Я завидую тебе, Джорджи, – улыбнулся Жерар. – Ты ещё так мало знаешь, мальчик, тебе предстоит открыть для себя целый мир. Когда-то я впервые пришёл в лес и увидел Великие озёра. Там и началось моё знакомство с жизнью. Я не переставал удивляться, насколько мир оказался иным, чем я представлял его. Теперь меня ничто не удивляет, и потому моя жизнь стала скучной, хотя я по-прежнему люблю жизнь, люблю её дикость, люблю подстерегающие меня опасности.
– Как же можно любить опасности, сударь?
– Они заставляют меня чувствовать вкус к жизни. Если их не будет, я просто лягу и беззаботно усну. Когда исчезнет острота, мне не потребуются мой нюх, слух, сноровка. Я разжирею и сдохну от тяжести жира.
– Так вы что, не променяли бы эту примитивную… Не променяли бы такое существование на хороший дом и семейный уют?! – воскликнул Джордж.
– Э… – отмахнулся охотник. – Что может дать мужчине семейный уют? Неделю-другую отдыха…
Тем временем подъехали индейцы, не более семи человек. Чёрные глаза блестели в свете костров, по тёмным лицам бегали отблески огня. Один из дикарей держал в руке длинную трубку.
– Вот, – сказал Жерар, ткнув Джорджа локтем в бок, – предлагают раскурить с ними трубку.
– Это хорошо?
– Это значит, что они не держат на нас зла.
– Но ведь мы убили троих или четверых из их отряда.
– Да, застрелили. И скажу тебе, парень, это большая утрата для их племени. У них каждый боеспособный воин на счету.
– И они не хотят мстить? – не поверил юноша.
– Один раз получив по зубам, они предпочтут теперь выменять у нас что-нибудь, но не стрелять. Когда-нибудь они снова нападут или заманят нас в ловушку, но не теперь.
Джордж Торнтон полулежал у костра. В его руках была раскрытая книга, его лицо, озарённое красным светом костра, выражало глубокую задумчивость, губы издавали едва слышный шёпот, когда Джордж опускал глаза к жёлтым потрёпанным страницам и начинал читать:
– «Не знаю, откуда пришёл я сюда, в эту, сказать ли, мёртвую жизнь или живую смерть? Не знаю. Меня встретило утешениями милосердие Твоё, как об этом слышал я от родителей моих по плоти, через которых Ты создал меня во времени; сам я об этом не помню. Первым утешением моим было молоко, которым не мать моя и не кормилицы мои наполняли свои груди; Ты через них давал мне пищу, необходимую младенцу по установлению Твоему и по богатствам Твоим, распределённым до глубин творения». Ведь как хорошо сказано, не правда ли?
– Что ты там бормочешь, Джорджи? – присел рядом на корточки Жерар. – Похоже, ты молишься? Никогда не видел, чтобы кто-нибудь молился вот так, лёжа у огня.
– Я не молюсь, я читаю, – ответил Торнтон, повернув голову к рыжеволосому охотнику. – Впрочем, вы сказали, пожалуй, очень правильно. Я и впрямь молюсь. Чтение сродни молитве. Да, именно так…
– Я не умею читать, – проговорил Жерар, – письменность никогда не перестанет быть для меня загадкой. Вот следы на земле – другое дело. Тут для меня нет тайн. Но буквы… А что это за книга? Что ты читаешь?
– Эту книгу написал Блаженный Августин, она называется «Исповедь».
– Исповедь? – Жерар взял из рук юноши томик, взвесил его на своей ладони и с любопытством провёл пальцем по раскрытой странице, как будто хотел с помощью этого движения постигнуть скрытую от него суть книги. – Неужели у человека было так много того, в чём он хотел исповедаться? Неужто люди умеют столько рассказывать о себе?
– Да ведь и вы, Жерар, могли бы рассказать не меньше.
– Я? Брось, Джорджи-мальчик. В моей жизни нет ничего интересного. Один день похож на другой. Нескончаемая тропа, на которой поджидают нескончаемые опасности. Вся моя жизнь – это востро поднятое ухо. Разве это кому-то интересно?
– О, Жерар, вы даже не представляете, насколько это интересно.
– Пусть так, соглашусь, что случалось кое-что забавное. Но это ж не исповедь, мне не в чем каяться..
– Но исповедь и покаяние – не одно и то же.
– Как же так? – Охотник внимательно посмотрел на юношу. – А то я не знаю, как люди исповедуются! Мой отец заставлял меня ходить в церковь, грозил, что я грешником помру, если исповедоваться не стану…
– А вы?
– Пока совсем мальчонкой был, повиновался… А как в лес попал, тут уж у меня одна молитва – чтоб порох не отсырел и чтоб ружьишко не подвело…
– Вы не бываете на исповеди?
– Зачем? Я не верю в человеческую греховность, парень. Мне нет нужды каяться. Может, я и выпачкан в крови с ног до головы, но разве ж я грешен? Ежели бы Создатель хотел, чтобы мы не убивали друг друга, он бы не позволял нам этого. Я стреляю в дикарей, чтобы они не прикончили меня. Других причин у меня нет. Я не устраиваю засад, не нападаю на караваны, не отнимаю чужого. Я трачу много сил, чтобы добраться до тех мест, где можно добыть побольше бобровых шкурок, рискую при этом собственной головой. Да ты и сам уже видел, как оно получается иногда. Помнишь стычку с Плоскоголовыми?
– Вот это я и называю исповедью, – улыбнулся Джордж.
– Разве я исповедовался? – нахмурился Жерар, пытаясь припомнить только что произнесённые слова и дать им новую оценку.
– Исповедь предполагает честный рассказ о своей жизни.
– И всё?
– Ну, пожалуй, и осмысление прожитых лет, – пожал плечами Торнтон.
– В таком случае, – охотник похлопал рукой по книге, – я смогу и побольше твоего Августина рассказать. Но каяться никогда не стану…
– Жерар… – Голос Джорджа прозвучал боязливо.