Белый Волк
Шрифт:
Удивленный случившимся, Устин не спорил и позволил увести себя. Михаил потащил его прочь, поддерживая под руку. Последний раз оглянувшись на компанию у костра, Устин пробормотал:
– Тихо пойдешь – далече дойдешь… – И те двое ушли.
Пораженные Волк и Бутков наблюдали, как немой снова сел и принялся доедать жареное мясо, причем с большим аппетитом. Больше всего их удивил не поступок «Васьки», а его мычание или рев, ведь до этого он ни разу не издал ни единого звука.
– Ты меня понимаешь? – спросил Бутков у немого.
Тот кивнул.
Между тем смеркалось. Осенью темнеет быстро.
– Ты всегда понимаешь, что говорят другие люди?
Немой промедлил, а потом кивнул – как показалось, не совсем уверенно.
Странно было на него глядеть. Со стороны смотрелось так, будто в нем сперва натянулась, а теперь лопнула некая струна. Если минуту назад он выглядел, как обычный человек, с вполне осмысленным, освещенным огнем разума лицом, то сейчас его лицо и взгляд делались… покинутыми.
– У тебя с башкой все в порядке? – спросил Бутков.
Немой сначала кивнул, а потом помотал головой.
– Но когда надо будет, ты станешь стрелять в чужих, а не в своих?
Немой уверенно кивнул.
– Ну, и на том благодарствуем…
Бутков перевел взгляд на Волка.
– Прошу тебя – не держи на Устина обиду. Его слова того не стоят. Пустой он человек; таких везде и всегда хватает, но он, на судьбу жалуясь, хочет оправдать свое беспутство. Зато воин он отчаянный и сноровистый.
– Пока наше общее дело не кончено, я не потребую у него ответа за сказанное, – проговорил Волк.
– Пусть будет так.
Немой деловито наполнил себе чару бражкой, сделал глоток и улыбнулся.
– Еще попрошу – впредь присматривай, хоть одним глазом, за этим вот… какое ему прозвание дали? – Васькой. Сдается мне, что он тебе доверяет, будет слушаться. Не презирай его за то, что он блажной, – сказал Бутков. – Чует мое сердце – в задуманном деле он пригодится.
– Как скажешь, – ответил Волк. – Да мне и не за что его презирать.
Бутков, прищурив левый глаз, наблюдал за юношей.
– Дивно мне от того, как ты говоришь по-нашему, – произнес он, как бы рассуждая вслух. – И чисто, и складно, и с разумением. Не голытьба такому научить может, а человек знающий. Что у тебя за судьба, откуда ты такой?
– Я давно с русскими, – произнес Волк нехотя. – Жил одно время при ясачном зимовье, и не только… С книжными людьми разговоры тож держал.
И он замолчал. Видно, вспомнил что-то, что язвило его душу. Удивленный еще более, Бутков с минуту не нарушал тишины, а потом снова заговорил:
– Ты, ежели верно помню твои слова, полукровка? Где же отец твой, кто он?
Тень набежала на лицо Волка. Он ответил:
– Отца я не знаю. Мама думала, что он русский.
– Если по твоей наружности судить, на то похоже, – заметил Бутков. – Ты не пытался отца разыскать, порасспросить людей? И, с позволения любопытствовать, не желал ты православную веру принять, в честные люди выйти, на цареву службу заступить? Тем боле по крови ты…
– Отца я не знаю, – отрезал Волк. – Без него меня крестить не положено.
Набив живот прямо-таки пугающим количеством мяса, немой с блаженной улыбкой на лице растянулся на траве, словно на перине.
– Когда дело сделаем, я помогу тебе решить твою судьбу, – сказал Бутков юноше.
Догоравший закат посылал земле на прощание последние ласковые лучи. Пирушка закончилась, и не то чтоб она заронила кому-то в сердце веселие и бодрость. Кроме разве немого, готового захрапеть прямо тут же.
– Застудится, пустая голова! – произнес Бутков. – Помоги-ка его поднять, паря…
Но тащить немого не пришлось – когда его приподняли с земли, оказалось, что он не сильно пьян и в себе. Он смирно последовал за Бутковым и Волком. Троица шагала быстро: Бутков поторапливался, чтобы по известным ему знакам найти укрытие, пока не совсем стемнело.
Отправляясь за последним, самым главным трофеем, Бутков не брал с собой спрятанные в тайнике ценности, оставил лежать в ларях. Стало быть, собирался за ними вернуться. Прихватил только один кошель с серебром, памятуя, что монеты уже выручали его из передряги. И еще с одной вещью он расстался – подарил Волку серебряное колечко без каменьев.
– Возьми мой подарок, паря, от чистого сердца, чтобы между нами не было обид, – сказал он юноше. – Когда возьмем золото, получишь гораздо больше.
Волк кольцо принял и надел на указательный палец левой руки, на котором впоследствии и носил его не снимая.
В дорогу отряд взял разные припасы, загодя сбереженные людьми Буткова: порох, пищу (в основном сухари и солонину), даже мешочек с солью. Вооружились до зубов; только Волк опять предпочел ручнице лук и стрелы.
– Он и с луком страшен, – заметил Михаил. – Палил бы так метко из пищали – цены бы в брани ему не было.
Всегда сдержанный, державшийся достойно, Михаил располагал к себе Волка, конечно, больше, чем насмешник Устин, и, наверное, чем Бутков. Из этой троицы он был самым старшим – ему было под пятьдесят годков. Он был из стрельцов, человеком на царской службе, и Буткову в его проделках начал помогать сравнительно недавно – и то не из корысти, а потому, что почитал себя обязанным ему до гроба. Для уплаты же долга он готов был рисковать и своим честным именем, и самой жизнью. Бутков как-то сказал Волку – то ли всерьез, то ли в шутку, – что после их последнего дела Михаил намерен повиниться властям и добровольно пойти под суд. Когда же юноша спросил, за что именно стрелец так сильно ему задолжал, Бутков не ответил, бросил только: может, скажу потом.