Белый ворон Одина
Шрифт:
Последний из четверки разведчиков — которому пришлось отрезать мочку уха и почти весь нос — ничего не говорил, а только стонал и жаловался на горькую судьбу. Впрочем, особой жалости он ни у кого не вызывал.
— Сам виноват, — сурово выговорил Онунд. — Надо было меньше денег тратить на новгородских шлюх, а больше — на шерсть и меха. Тебе-то хоть хватило ума приобрести пару шерстяных носков. А твои дружки и вовсе бегали в сапогах на босу ногу. Вот и результат…
— Не слишком-то мудро вы распорядились денежками ярла Орма, — усмехнулся Гирт, притоптывая обутыми в теплые сапоги ногами.
При этих словах отиравшиеся поблизости Клерконовы хирдманны многозначительно переглянулись. Я отметил это, но позже, когда мы наконец-то вышли к маленькой степной деревушке, как-то позабыл. И дорого мне обошлась моя забывчивость.
Русы между собой именовали деревню городищем,и я сначала было подумал, что это ее название. Однако потом выяснилось, что так они называют любое укрепленное поселение в степи. Должно быть, летом это приятное местечко. Домики были разбросаны по берегам неширокой речушки, которая лениво катила свои воды меж пологих, поросших плакучими ивами берегов. Сейчас же от деревьев остались лишь черные остовы, а речка превратилась в серебристую ленту, ослепительно блестевшую на фоне заснеженных просторов.
На дальнем берегу виднелась обширная ровная пустошь, утыканная травянистыми кочками. Очевидно, раньше там располагалось болото. Над землей стелился голубоватый туман.
Деревушка не имела тына. Вместо того она была обсажена деревьями, у подножия которых сейчас скопились изрядные сугробы. Наверное, летом вокруг простирались поля, засеянные подсолнечником, ячменем и коноплей. Вокруг болота наверняка стояли заросли зеленой осоки. Сейчас все превратилось в заснеженные пустыри с торчавшей кое-где пожухлой травой.
Сама деревушка представляла собой скопление домишек, низко утопленных в земле — в попытке обмануть и летнюю жару, и зимние морозы. В промежутках между домами опять же стояли ивы, и мы сначала подумали, что их специально насадили. Однако один из хазар объяснил, что изначально это были изгороди. Просто земля здесь настолько плодородная, что достаточно воткнуть в нее палку, и через пару лет та зазеленеет и пустит побеги.
Посреди деревни торчала обледеневшая колокольня, рядом притулилась пивоварня и еще какие-то хозяйственные постройки. По окраинам располагались многочисленные кузни, ибо местные жители — поляне, как их называют — слывут искусными кузнецами и кормятся изготовлением боевых мечей. Судя по всему, в прошлом местечко немало настрадалось от набегов хазар — мы заметили остатки земляного вала вокруг деревни. Позже, после славной победы Святослава, надобность в защитных укреплениях отпала, и теперь от них мало что сохранилось. Как бы не пришлось заново возводить частокол, подумалось мне. Ведь теперь, со смертью киевского князя, многое изменится. И кто знает, какая новая неведомая угроза придет со стороны Степи.
Уже на подъезде мы услышали колокольный звон, и все городище пришло в движение. До нас доносились громкие мужские крики и женские причитания, которым вторил детский плач.
Воевода Сигурд выступил вперед и воззвал к жителям деревни. Не слишком разумный поступок, на мой взгляд. Ибо Сигурд с его серебряным носом производил устрашающее впечатление. От соприкосновения с металлом кожа у него на лице побагровела, а местами и посинела. В результате сейчас новгородский воевода сильно смахивал на восставшего из могилы мертвеца. Лично я при виде такой образины поспешил бы закрыть двери на все запоры и глаз бы на улицу не казал.
Однако местные поляне хорошо знали Сигурда Меченого и перечить ему не посмели. Вскоре ворота отворились, и мы въехали на главную деревенскую площадь. Навстречу нам вышел старейшина — пожилой человек с непокрытой головой и лицом столь же плоским, как заснеженная степь. Причитания тем временем не смолкали, да и на челе старца лежала ощутимая тень тревоги.
Он был высоким и тощим, этот староста. На бледном лице выделялись длинные седые усы и пара прозрачно-голубых глаз, в которых застыло мученическое выражение побитого пса. Глубокие морщины избороздили его шею и открытые кисти рук. Я обратил внимание на ладони старика — кожа на них потемнела и задубела, как от застарелых ожогов. Да уж, знавал я траллов, которые выглядели куда лучше этого старого полянина.
Старик представился Ковачем, деревня же носила название Малкиев — что-то вроде Малой Крепости (хотя я могу и ошибаться в переводе). Попутно выяснилась и причина паники, охватившей деревню с нашим прибытием. Слишком много людей привел с собой князь, слишком много животных. Такая орава вмиг уничтожит все зимние припасы. Подобное гостевание похуже набега степняков. С теми, по крайней мере, можно сражаться…
Людей разместили практически под каждой крышей, потеснив и хозяев, и их скотину. Даже те, кто оказался в хлеву, все равно радовались долгожданному теплу и сухости. Нам с побратимами достались два амбара — подозрительно пустые для этого времени года. Мы их тут же обжили, завалили своим оружием и снаряжением и даже развели небольшой костерок. Местные жители — неразговорчивые люди с замкнутыми лицами — поделились с нами дровами и водой.
Слегка отогревшись, я направился к дому старосты, в котором разместился юный князь со своею свитой. Нам предстояло выработать план дальнейших действий, и с этой целью мы собрались в одном углу избы — Добрыня, Владимир и мы с Сигурдом.
— Мы в четырех днях пути от Киева, — тихо сказал Добрыня, указывая на расстеленную карту.
Владимир недовольно поморщился. В его понимании, тут и обсуждать нечего: следовало как можно скорее двигаться вперед. Он так и заявил, тыча в пергамент своим кинжалом с костяной ручкой.
— Лучше бы нам остаться здесь, — возразил Сигурд.
Его доводы выглядели разумными: по такой погоде дорога до Киева займет втрое больше времени, чем летом. Впрочем, о том, чтобы идти в столицу, не могло быть и речи. Даже здесь, в четырех днях пути от Киева, мы находились чересчур близко к Ярополку, не в меру шустрому братцу Владимира. А также к двум другим, которых мне меньше всего хотелось встретить — Свенельду и его измордованному сынку.
— Мы заберем весь корм и съестные припасы, какие удастся отыскать, — заявил юный князь своим тонким, певучим голосом, — и двинемся в направлении Дона. Не позднее, чем завтра-послезавтра.
— А что же станется с поселянами? — сказал Добрыня. — Ты об этом подумал, княже?
Мальчик нахмурился. Даже он понимал, что подобным поступком мы обрекаем жителей деревни на голодную смерть.
— Заплати им, — посоветовал Олав.
Владимир согласно кивнул. После этого он перевел взгляд на дядьку и смотрел на него до тех пор, пока Добрыня не отвел глаз. Вопрос был решен. И кому какое дело до несчастных поселян, которые вряд ли смогут прокормиться княжеским серебром…