Бен-Гур
Шрифт:
Она остановилась и, отвернувшись, начала постукивать ногой, как бы желая скрыть от него внезапное волнение, овладевшее ею, затем с видом тягостной решимости закончила свою фразу:
– С которым она наконец и сама не знает, что делать. Правда, – прибавила она быстро и с увлечением, – я узнала нечто от шейха Ильдерима, когда он лежал с моим отцом в роще. Ночь была тиха, очень тиха, а стены палатки, правду сказать, были плохой защитой от ушей прислушивающихся... к полету птиц и жуков.
Она улыбнулась при этой шутке и прибавила:
– Другие же кусочки раковин для картины я получила от... самого сына Гура.
У Бен-Гура вырвался вздох облегчения, и он спокойно сказал:
– Благодарю. Не заставляй Сеяна долго ждать себя, ведь он не так терпелив, как пустыня. Итак, прощай, Египет!
До сих пор он стоял с обнаженной головой, теперь же, повязав голову платком, висевшим на его руке, направился к выходу, но она остановила его, в горячности даже протянув ему руку.
– Постой! – сказала она.
Он обернулся к ней, не взяв, однако, руки, которая вся блистала от украшавших ее драгоценных камней, и догадался, что главный эпизод в сцене, так неожиданно разыгравшейся перед ним, был еще впереди.
– Постой и поверь мне, сын Гура, если я скажу тебе, что знаю, почему благородный Аррий сделал тебя наследником. И клянусь Изидой и всеми богами Египта, я дрожу при мысли, что ты, храбрый и великодушный, попадешь в руки безжалостного министра. Ты прожил часть молодости в атриумах столицы, сообрази же, что даст тебе пустыня взамен той жизни. О, ты жалок мне! Но если ты поступишь так, как я тебе скажу, то я спасу тебя! Клянусь тебе нашей святой Изидой!
– Я почти верю тебе! – сказал Бен-Гур тихим, но невнятным голосом. В нем все еще оставалось то сомнение, которое спасло немало людей.
– Лучшая жизнь для женщины – жизнь сердца, наибольшее же счастье для мужчины заключается в победе над собой. Об этом-то я и хочу спросить тебя, князь.
Она говорила быстро и с увлечением и никогда не являлась ему такой обольстительной.
– У тебя был когда-то друг, – продолжала она, – когда вы были еще детьми. Потом между вами произошла ссора, вы сделались врагами. Он был пред тобой не прав. Через несколько лет вы встретились опять в антиохийском цирке.
– Мессала!
– Да, Мессала. Ты его кредитор. Забудь прошлое, верни ему дружбу, отдай ему богатство, проигранное им на скачках, спаси его. Шесть талантов ничего не значат для тебя, они значат для тебя не более упавшей почки с вполне распустившегося дерева, но для него... Ему, искалеченному на всю жизнь, придется при встрече с тобой смотреть на тебя снизу вверх. О Бен-Гур, благородный князь! Для римского патриция нищета так же ужасна, как и смерть. Спаси его от нищеты!
Она говорила быстро, чтобы не дать ему возможности обдумать сказанное, но она или не знала, или забыла, что существуют убеждения, на которые не могут повлиять слова. Когда она наконец умолкла в ожидании ответа, Бен-Гуру показалось, что Мессала самолично выглядывает из-за ее плеча, и выражение лица римлянина совсем не походило на лицо нищего или друга, он имел такой же надменный вид, как и всегда, с той же презрительной улыбкой на тонких губах.
– Дело его, значит, решено, и впервые имя Мессалы не помогло. Я запишу это в число великих событий! Римский судья решил не в пользу римлянина. Не он ли, не Мессала ли послал тебя ко мне с подобной просьбой, Египет?
– У него благородная натура, по себе он судит и о тебе.
Он взял ее руку.
– Если ты знаешь его с такой хорошей стороны, прекрасная египтянка, то скажи, будь он на моем месте, сделал бы он для меня то, чего ты требуешь от меня? Отвечай во имя Изиды! Отвечай во имя истины!
В движении его руки и во взгляде была настойчивость.
– О, – начала она, – ведь он...
– Римлянин, хотела ты сказать. Ты думаешь, что я, еврей, не должен определять его обязанности относительно меня таким же образом, как и свои по отношению к нему? Я, еврей, должен простить ему мой выигрыш, потому что он римлянин? Если ты хочешь еще что-нибудь сказать мне, дочь Валтасара, то говори скорее. Не то, клянусь Богом, раздражение мое может дойти до того, что я, забыв о твоей красоте, буду видеть в тебе не женщину, а только шпиона, служащего своему господину, и тем более гнусного, что господин этот – римлянин. Говори же, говори скорее!
Она вырвала руку и отступила как раз туда, где было самое яркое освещение, при котором в ее глазах и голосе лучше всего проявилась вся злоба ее натуры.
– И ты, отпоенный гущей и вскормленный мякиной, думал, что я могу любить тебя, увидев Мессалу? Такие, как ты, родятся, чтобы служить ему. Он удовлетворился бы возвращением ему шести талантов, но я настаиваю, чтобы к шести ты прибавил двадцать... двадцать, слышишь? Каждый поцелуй моего пальчика, который ты отнимал у него, хотя и с моего согласия, должен быть оплачен, заплати и за то, что я преследовала тебя притворной любовью и терпела тебя так долго, хотя и делала это для него. Здесь купец, у которого хранятся твои деньги. Если завтра к полудню он не получит твоего приказания выдать моему Мессале двадцать шесть талантов, ты будешь знаться с Сеяном. Будь благоразумен и прощай!
Когда она направилась к двери, Бен-Гур загородил ей дорогу.
– Древний Египет живет в тебе, – сказал он. – Если ты завтра или когда-нибудь увидишь Мессалу, передай ему следующее. Скажи ему, что я возвратил себе все деньги, включая шесть талантов, украденных им при разграблении имущества моего отца. Скажи ему, что я уже пережил галеры, на которые он послал меня, и теперь, полный сил, радуюсь его нищете и бесчестью. Передай ему мое мнение, что увечье, нанесенное ему моей рукой, есть наказание Бога Израиля, более тяжкое, чем сама смерть, за его преступления против беззащитных. Скажи ему, что мать и сестра мои, которых он поместил в башню Антония, чтобы они умерли от проказы, живы и здоровы, благодаря могуществу назареянина, которого вы так презираете. Скажи ему, что, в дополнение к моему счастью, они возвращены мне и, конечно, их любовь вознаградит меня за те преступные ласки, которые ты позволяла мне отнимать у него. Скажи ему, о воплощенная хитрость, и это столько же для твоего, сколько и для его утешения, что когда Сеян явится, чтобы ограбить меня, он не найдет ничего, потому что наследство как мое, так и полученное от дуумвира, в том числе и вилла в Мизенуме, продано, а деньги, полученные от продажи, неуловимы, потому что они движутся на мировых рынках в виде векселей, что дом, имущество, товары, корабли и караваны, посредством которых Симонид ведет торговлю с такой огромной выгодой, находятся под императорской защитой, что мудрый человек нашел цену милости, а Сеян предпочитает благоразумную прибыль от добровольных приношений – прибыль, добываемую посредством неправды и пролития крови. Скажи ему, что если бы деньги и имущество были всецело мои, то и в таком случае ему не досталось бы ни малейшей части, потому что если бы он и приобрел наши еврейские векселя и стал бы принуждать уплатить их стоимость, то и тогда у меня осталось бы еще средство – принести все в дар кесарю. Вот что, Египет, узнал я в атриумах столицы. Скажи ему, что вместе с моим презрением я не шлю ему проклятий на словах, но, как лучшее выражение моей ненависти, я шлю ему нечто, что заменит ему все возможные проклятия. И когда он увидит тебя передающей мое поручение, его римская догадливость подскажет ему то, что я подразумеваю.
Он проводил ее до двери и с церемонной вежливостью отдернул занавес.
– Мир тебе, – сказал он при ее удалении.
7. Дочь Иудеи
Когда Бен-Гур выходил из комнаты, движения его далеко не были так живы, как при входе в нее: шаги были медленны, а голова низко опущена на грудь. Рассудив, что человек со сломанной спиной может, однако, иметь здоровые мозги, он задумался над этим открытием. Как обыкновенно случается, и у него возникла потребность после появления беды оглянуться назад. Мысль, что он не только не подозревал в поступках египтянки служения интересам Мессалы, но что он сам и его друзья в продолжение нескольких лет все более и более оказывались в ее власти, – эта мысль глубоко уязвила самолюбие юноши. "Я припоминаю, – говорил он себе, – что у нее не нашлось ни единого слова негодования при дерзком поступке римлянина у Кастальского ключа! Припоминаю, как она хвалила его при нашей прогулке в лодке!"
Он остановился и всплеснул руками: "И эта ее таинственная проделка в Идернейском дворце более уже не таинственна!"
Уязвлено было, как мы заметили, главным образом, самолюбие Иуды, а люди редко умирают от подобных ран и даже болеют от них недолго. Утешение нашлось быстро: "Хвала Богу, – воскликнул он, – эта женщина еще не крепко привязала меня к себе. Я вижу, что не любил ее".
Затем, как бы освободившись от тяжести на душе, он ускорил шаг и достиг террасы, с которой одна лестница спускалась во двор, а другая поднималась на кровлю. Бен-Гур начал подниматься, но, дойдя до последней ступени, снова остановился. В нем зародилась мучительная мысль: "Мог ли Валтасар быть ее соучастником в той комедии, которую она так долго разыгрывала? Нет, нет. Лицемерие не идет к морщинам. Валтасар – хороший человек". Уверив себя в этом, он ступил на кровлю. Полный месяц освещал ее. Кроме того, в эту минуту было и другое освещение – зарево огней, горевших на городских улицах и площадях. Хоровое пение древних псалмов Израиля наполняло воздух грустной мелодией. Бесчисленное множество голосов разносило напев, в котором слышались слова: "И воздадим хвалу Богу и докажем верность нашу Ему и дарованной нам земле. Да пошлет Он нам Гедеона или Давида, или Маккавея, мы готовы принять его".