Бен-Гур
Шрифт:
Почему же она добровольно не окончит своих страданий?
Закон запрещает это. Язычник улыбнется при этом ответе, но дети Израиля смотрят на это именно так.
Когда вдова сидела тут, наполняя темное пространство своими безотрадными думами, вдалеке появилась какая-то женщина, покачиваясь и с трудом взбираясь по склону горы.
Вдова поспешно встала, покрыла голову и закричала неестественно резко: "Нечистая, нечистая!"
Через минуту, несмотря на предостережение, Амра была у ее ног.
Долго подавляемая любовь простого существа вырвалась наружу: со слезами и страстными восклицаниями целовала она одежду своей госпожи, которая, видя, что ее старания вырваться не приведут ни к чему, решила дожидаться окончания этого бурного порыва.
– Что ты наделала, Амра? – сказала она. – Таким непослушанием ты доказываешь нам свою любовь? Злая женщина! Ты погибла, а он... твой господин... ты никогда, никогда не можешь вернуться к нему.
Амра с рыданием ползала в пыли.
– Закон также против тебя, ты не можешь вернуться в Иерусалим. Что же с нами-то будет? Кто будет нам носить хлеб? О злая, злая Амра! Мы все погибли!
– Сжалься, сжалься! – отвечала Амра, не поднимаясь с земли.
– Ты должна была пожалеть себя и таким образом пожалеть и нас. Куда нам бежать? Некому помочь нам. О злая служанка! Разве не слишком еще мы наказаны Богом?
Тут появилась разбуженная шумом Тирса. В этой полуодетой, залепленной струпьями, изборожденной синими рубцами почти полуслепой фигуре, с сочленениями, опухшими до невероятных размеров, даже человек наиболее близкий и любящий не мог бы признать то существо, полное детской грации и чистоты, с которым мы встретились в начале нашего рассказа.
– Это Амра, матушка?
Служанка хотела подползти и к ней.
– Стой, Амра! – закричала неистово вдова. – Я запрещаю тебе трогать ее. Встань и уходи, пока никто еще не видел тебя. Нет, я забыла, что это уже поздно. Ты должна теперь остаться с нами и разделить нашу участь. Встань, говорю я!
Амра встала на колени и, сложив руки, отрывисто заговорила:
– О добрая госпожа! Во мне нет ни ехидства, ни зла – я приношу вам добрую весть!
– Об Иуде?
Вдова наполовину сдернула с головы покрывало.
– Здесь есть могущественный человек, – продолжала Амра, – Который может исцелить вас. По слову Его больной выздоравливает и к мертвому возвращается жизнь. Я пришла, чтобы провести вас к Нему.
– Бедная Амра! – сказала с состраданием Тирса.
– Нет, – вскричала Амра, подметив сомнение в ее словах, – нет, клянусь Богом, вечным Богом Израиля, моим Богом, так же, как и вашим, я говорю правду! Идите со мной, умоляю вас, и не теряйте времени. Сегодня утром Он пройдет в город по одной из этих дорог. Смотрите, уже светает. Вот пища – поешьте и пойдем.
Мать жадно вслушивалась. Может быть, она уже слышала о Нем, потому что слава Его уже разнеслась по стране.
– Кто он? – спросила она.
– Назареянин.
– Кто говорил тебе о нем?
– Иуда.
– Иуда говорил тебе? Разве он дома?
– Он вернулся прошедшей ночью.
Вдова помолчала, желая пересилить биение своего сердца.
– Это Иуда послал тебя сказать нам об этом? – спросила она наконец.
– Нет, он считает вас мертвыми.
– Был некогда пророк, исцеливший прокаженного, – в раздумье сказала Тирсе мать. – Он имел силу от Бога.
Затем, обращаясь к Амре, она спросила:
– Почему мой сын знает, что человек этот обладает такой силой?
– Он странствовал вместе с Ним и слышал, как прокаженные взывали к Нему, Уходили они исцелившимися. Сначала пришел один человек, затем десять, и все они выздоровели.
Рука госпожи, худая, как у скелета, дрожала. Борьба между сомнением и верой происходила в ней, как и в большинстве тогдашних очевидцев чудес, совершенных Христом, и в миллионах людей, живших после Него. Она не требовала доказательств, ибо ее собственный сын свидетельствовал через служанку, но она старалась понять ту силу, при помощи которой человек мог производить подобные чудеса. Одно дело – согласиться с фактом, другое – понять силу, сотворившую его, для этого необходимо постичь Бога, а кто сомневается в Нем, сойдет и в могилу, ничего не постигнув. Борьба, однако ж, продолжалась в ней недолго, и, обратившись к Тирсе, она сказала:
– Это, должно быть, Meccия!
Она говорила это не с холодностью человека, разумом победившего сомнение, а как израильтянка, знакомая с обещанием Бога ее народу, как женщина, понимающая и радующаяся знамениям, указывающим на его исполнение.
– Некогда в Иерусалиме и во всей Иудее пронесся слух о Его рождении. Я помню это. Теперь Он должен быть уже взрослым. Это, должно быть, Он. Да, – сказала она Амре, – мы пойдем с тобой. Принеси кувшин с водой и подай нам еду. Мы закусим и отправимся.
При таком сильном возбуждении они наскоро позавтракали и отправились в путь. Вера двух женщин передалась и Тирсе, и их тревожило только одно. Амра говорила, что человек придет из Вифании, а оттуда в Иерусалим вели три дороги или, вернее, тропинки: одна – через вершину Масличной горы, другая – по низу ее, а третья – между второй вершиной Масличной горы и горой Искушения. Все три были на недалеком друг от друга расстоянии, но все же настолько далеко, что несчастные могли пропустить назареянина, если бы выбрали не ту дорогу, по которой пойдет Он.
Расспросив немного Амру, мать убедилась, что та решительно ничего не знает о стране за Кедроном и не имеет ни малейшего понятия о намерениях человека, которого они хотели увидеть. Заметив, что обе женщины – одна по укоренившейся привычке служанки, другая по естественной несамостоятельности – ждут от нее руководства, она приняла его на себя.
– Пойдем прежде всего в Вифанию, – сказала она им, – а там, если Бог поможет нам, мы узнаем, что делать дальше.
Они спустились в Тофет и Гефсиманский сад и отдохнули в глубоком ущелье, прорытом тысячелетней ездой.