Бен-Гур

Уоллес Льюис

Бен-Гур вскочил с лошади, чтобы поклониться своему благодетелю, но Ира закричала:

– Сын Гура, помоги, мой отец умирает.

Он остановился, оглянулся и поспешил ей на помощь. Она дала ему чашу, и, предоставив слуге поставить верблюда на колени, он побежал к реке за водой. Когда он вернулся, незнакомца уже не было.

Наконец Валтасара привели в чувство. Протянув вперед руки, он сказал слабым голосом:

– Где Он?

– Кто? – спросила Ира.

Глубокое чувство блаженства выразилось на лице доброго старца, как будто его последняя воля была исполнена, и он отвечал:

– Искупитель, Сын Божий, Которого я удостоился видеть.

–

Ты так же думаешь? – тихо спросила Ира у Бен-Гура.

– Время полно чудес, подождем, – был его ответ.

На следующий день, когда все трое ожидали Его, назареянин прервал свою проповедь, воскликнув с благоговением:

– Вот Агнец Божий.

Глядя в ту сторону, куда он указывал, они снова увидели незнакомца. У Бен-Гура при виде Его стройной фигуры и божественно прекрасного лица, полного святой грусти, мелькнула новая мысль.

– И Валтасар, и Симонид – оба правы. Разве не может Искупитель быть и Царем?

И он спросил у стоявшего рядом человека:

– Кто это идет?

– Сын плотника из Назарета, – ответил тот.

Часть 8

1. Соперницы

Я есмь воскресение и жизнь.

Ин. 11:25

– Эсфирь, Эсфирь! Скажи слуге, чтобы он принес мне воды.

– Не хочешь ли вина, отец?

– Пусть принесет и то, и другое.

Разговор этот происходил в павильоне на крыше старинного дворца Гуров в Иерусалиме. Приблизясь к тому месту парапета, откуда был виден двор, Эсфирь позвала стоявшего там человека...

В ту же минуту другой человек вошел по лестнице и почтительно поклонился.

– Посылка господину, – сказал он, подавая ей письмо, завернутое в холст, связанное и запечатанное.

Для удовлетворения любознательности читателя мы поспешим сказать, что это происходило 21 марта, спустя приблизительно три года после появления Христа в Вифаваре.

Тем временем Бен-Гур, который не мог больше выносить запустения и упадка своего наследственного дома, при посредничестве Маллуха выкупил дом у Понтия Пилата. При покупке ворота, дворы, лестницы, террасы, комнаты, крыши были вычищены и отреставрированы, так что в доме не только не осталось и следа печального происшествия, послужившего к разорению семейства, но, напротив, все было восстановлено роскошнее, чем прежде. И действительно, посетитель на каждом шагу встречал очевидные доказательства развитого вкуса, приобретенного молодым владельцем во время долгого пребывания на вилле Мизенума и в столице.

Но из этого объяснения не следует, что Бен-Гур открыто заявил свои права на собственность. По его мнению, время для этого еще не пришло. Он также не назывался и собственным своим именем. Иногда сын Гура являлся в Святой Город и останавливался в родном доме, всегда, впрочем, как чужестранец и гость. Трудясь над реставрацией галереи, он терпеливо выжидал определенных действий назареянина, становившегося в его глазах день ото дня все таинственнее и приводившего его творимыми на его глазах чудесами в состояние недоумения относительно характера его миссии.

Валтасар и Ира поселились во дворце Гуров. Очарование молодой египтянки все еще влияло на него своей оригинальной свежестью, тогда как отец, несмотря на телесную слабость, находил в нем неустанного слушателя рассказов об удивительной силе, доказывающей божественность странствующего чудотворца, от Которого все они так много ждали.

Что же касается Симонида

и Эсфири, то они прибыли из Антиохии только за несколько дней до того времени, на котором остановился наш рассказ. Путешествие это, несмотря на терпеливость купца, было крайне для него утомительным, так как ему пришлось сидеть в паланкине [55] , качавшемся между двух верблюдов, не всегда шедших нога в ногу. Но теперь по прибытии добрый человек, казалось, не мог наглядеться на родную страну. Он наслаждался, проводя большую часть дня на террасе кровли, сидя в кресле, подобном тому, которое хранилось у него в Антиохии. В тени навеса он мог упиваться животворящим воздухом родных холмов. Он наблюдал восход солнца, следил за его движением и закатом и находил в этом каждый день новую прелесть. Когда же около него находилась Эсфирь, он чувствовал себя так легко, так близко к небу, что ему представлялась другая Эсфирь, любовь его юности, его жена, привязанность к которой с годами все увеличивалась. Однако он не был нерадив и к делам. Каждый день посланник привозил ему депешу от Санбаллата, уполномоченного вести его коммерческие дела, и каждый день он в свою очередь отправлял депешу Санбаллату с самыми подробнейшими указаниями, исключавшими всякое постороннее вмешательство и предвидевшими все последствия, за исключением тех, которые Всемогущий не дал возможности предвидеть даже умнейшему человеку.

55

Крытые носилки на двух жердях, заменяющие экипаж

Когда Эсфирь вернулась в павильон, то солнце, мягко освещавшее кровлю, рельефно обрисовало фигуру женщины – маленькую, грациозную, с правильными чертами лица, цветущую здоровьем и молодостью. Лицо ее было озарено умом и обаянием преданной натуры. Женщина эта внушала любовь, потому что сама была полна неудержимой любви.

Возвращаясь к отцу, она посмотрела на пакет, остановилась, еще раз посмотрела внимательнее, чем прежде, и вдруг румянец вспыхнул на ее щеках: она узнала печать Бен-Гура. Симонид тоже несколько мгновений рассматривал печать. Сломав ее, он подал Эсфири сверток, заключавшийся в пакете.

– Прочти, – сказал он.

Говоря это, он глядел на нее, и вдруг выражение тревоги появилось на его лице.

– Я вижу, что ты знаешь, от кого письмо.

– Да... от... нашего господина.

Хотя жесты ее и были сдержаны, но взгляд, встретившийся со взглядом отца, был полон искренности. Подбородок Симонида медленно опустился на тяжело дышащую грудь.

– Ты его любишь, Эсфирь? – спросил он тихо.

– Да, – отвечала она.

– Подумала ли ты, что из этого выйдет?

– Я старалась, отец, не думать о нем иначе, как о своем господине, которому я многим обязана. Но усилия мои ни к чему не привели.

– Добрая девочка, точно такая же, как и мать, – сказал он, впадая в задумчивость, из которой она вывела его, разворачивая сверток.

– Да простит меня Бог, но... но твоя любовь могла бы не остаться неразделенной, если бы я удержал у себя все, что имел право удержать. Деньги – большая сила.

– Для меня было бы хуже, если бы ты поступил так, отец, я была бы недостойна взглянуть ему в глаза и не могла бы гордиться тобой. Прочесть ли письмо?

– Cию минуту, – сказал он. – Позволь мне ради тебя, дитя мое, указать тебе самое худшее. Разделенное со мной, оно не будет так ужасно для тебя. Любовь его, Эсфирь, уже отдана другой.