Бен-Гур
Шрифт:
– Люди Востока и Запада, слушайте! Вас приветствует шейх Ильдерим. Он привел на состязание свою четверку, ведущую свой род от любимых лошадей Соломона Мудрого. Ему необходимо найти человека, способного управлять ими. Того, кто сумет выполнить эту задачу, он обещает обогатить. Объявите его предложение и в городе, и в цирке – везде, где собираются самые искусные наездники. Так говорит мой повелитель, шейх Ильдерим Щедрый.
Это воззвание возбудило между зрителями оживленные толки, и уже к вечеру о нем вели речь все любители спорта в Антиохии. Бен-Гур остановился и в нерешительности смотрел то на глашатая, то на шейха. Маллух ожидал, что Иуда примет предложение, но разуверился, услышав его вопрос:
– Куда же теперь идти, добрый Маллух?
– Если бы ты был похож на других, посещающих рощу в первый раз, ты бы непременно пожелал услышать предсказание своей судьбы, – ответил Маллух.
– Предсказание моей судьбы! В твоих словах слышится неверие, но мы все-таки пойдем к богине.
– Нет, сын Аррия, служители Аполлона придумали другой фокус: вместо изречений Пифии и Сивиллы они дадут тебе только что сорванный лист папируса и попросят тебя погрузить его в воду источника. Тогда ты увидишь на нем стих, который предскажет твою судьбу.
Оживление исчезло с лица Бен-Гура.
– Есть люди, которые не интересуются своей судьбой, – мрачно сказал он.
– Так ты предпочитаешь направиться к храмам?
– Какие это храмы – греческие?
– Да, их называют греческими.
– Эллины вообще были знатоками в искусстве, но в архитектуре они принесли разнообразие в жертву строгой красоте. Все их храмы имеют эту отличительную черту. Не знаешь ли ты, как называется этот ключ?
– Кастальский.
– А! Он известен всему свету. Идем к нему.
Маллух, наблюдая за своим товарищем, заметил, что расположение духа его изменилось: он не обращал внимания на проходящих, оставаясь совершенно равнодушным ко всем чудесам, которые ему встречались на пути, шел медленно, понурив голову и не произнося ни слова.
В это душевное состояние его поверг Мессала. Как будто час тому назад сильные руки оторвали его от матери, и римляне запечатали ворота его родного дома. Вспомнилось ему, что в скорбные дни галерной жизни, если только пребывание на галерах может быть названо жизнью, все свободное время он мечтал о мести, предметом которой прежде всего был Мессала. Он допускал возможность снисхождения к Грату, но к Мессале – никогда. Свои мечты о мести он всегда оканчивал словами: "В тот день, когда я встречу Мессалу, помоги мне, Бог Израиля, сыскать достойную месть". И вот нежданно произошла встреча. Быть может, найдя Мессалу страждущим, Бен-Гур почувствовал бы к нему сострадание, но Мессала благодушествовал в еще большем блеске и пышности, подобно сверкающим на золоте лучам солнца. То, что Маллух принимал за упадок духа, было размышлением о встрече и о том, как лучше ее ознаменовать.
Вскоре они свернули в дубовую аллею, где взад и вперед двигался народ. В конце аллеи дорога постепенно спускалась в долину: направо возвышались серые скалы, налево расстилалась свежая зеленая равнина. Тут они увидели знаменитый Кастальский ключ. Пройдя сквозь толпу, Бен-Гур заметил струю прозрачной воды, падавшую с вершины камня в бассейн из черного мрамора, где она, хотя и пенясь, исчезала как бы в воронку. Около бассейна под небольшим портиком, высеченным в массивной скале, приютился старый седобородый жрец, совершенный тип отшельника. Трудно было решить, что больше привлекало сюда посетителей: вечно ясный источник или бессменный Яфиз. Он слушал, смотрел, сам служил предметом любопытства, но никогда не обмолвился ни единым словом. По временам кто-нибудь протягивал ему монету. Жрец принимал ее и, проницательно взглянув, подавал лист папируса. Обладатель папируса вознаграждался стихами, которые можно было прочесть на листе, предварительно смоченном в источнике и обращенном к солнцу. Достоинство стихов никогда не омрачало славы источника.
Прежде чем Бен-Гур мог вопросить оракула, в долине показались новые посетители, привлекшие всеобщее внимание. Во-первых, бросился в глаза большой белый верблюд с красным раззолоченным шатром на спине, предводимый всадником и в сопровождении двух вооруженных копьями верховых.
– Какой необыкновенный верблюд! – воскликнул один из присутствующих.
– Какой-нибудь князь издалека, – заметил другой.
– Скорее царь.
– Царь ехал бы на слоне.
Третий был совершенно иного мнения:
– Белый верблюд! – решил он авторитетно. – Клянусь Аполлоном, на нем женщины.
Вблизи животное действительно оказалось чужеземным. Никому из присутствующих у источника не случалось видеть более высокого и статного верблюда. Что за большие черные глаза, что за необыкновенно мягкая, белая шерсть, что за сильные, гибкие ноги и неслышная поступь широких копыт! Другого подобного не сыщешь!
Звеня колокольчиками, верблюд шел легко, как будто не замечая своей ноши. Но кто же могли быть эти женщина и мужчина, сидевшие под балдахином? Все вопросительно смотрели на них.
Если это князь или царь, то при виде его тонкого морщинистого лица цвета мумии, почти закрытого огромным тюрбаном, философы из толпы с удовольствием убедились бы, что время одинаково беспощадно и к сильным мира, и к простым смертным. Во всей фигуре старика нечему было позавидовать, кроме драпировавшей его шали. Женщина по восточному обычаю утопала в тончайшем покрывале и кружевах. На руки ее повыше локтей были надеты золотые браслеты в виде двух аспидов [38] , от которых спускались золотые цепочки к браслетам у кистей. Руки эти, отличавшиеся природной грацией, оканчивались почти детскими кистями. Одна из них, сверкая кольцами, покоилась на краю балдахина. Ногти были окрашены под цвет розового перламутра. Голову украшала сетка, унизанная кораллами и золотыми монетами, спускавшимися на лоб и утопавшими в густых волосах цвета воронова крыла, которые сами по себе были прекрасным украшением, нуждавшимся в покрывале лишь для защиты от солнца и пыли. С высоты своего сиденья она спокойно и весело смотрела на любопытствующую толпу, как будто не замечая, что служит предметом всеобщего восхищения. Не в пример всем женщинам высшего класса она оставалась с открытым лицом. Ее прекрасное почти детское лицо было овальной формы, цвет кожи не был бел, как у греков, не с таким смуглым отливом, как у римлян, не такой, как у галлов, скорее загоревший под солнцем верховьев Нила, но он был настолько прозрачен, что сквозь кожу просвечивал нежный румянец. Ее глаза, по исконному обычаю Востока, около век были обведены черной краской. Полураскрытые губы цвета кармина обнажали блестящие зубы. Ко всему этому следует присоединить восхитительный общий вид строго классической головы, с царским величием покоящейся на грациозной шее. Как будто удовлетворившись обозрением людей и местности, прекрасная незнакомка обратилась к проводнику, полуобнаженному великану эфиопу, который подвел верблюда к источнику и заставил опуститься на колени. Затем, получив от нее сосуд, он стал наполнять его водой.
38
Ядовитые змеи
В эту минуту топот бегущих лошадей и грохот колесницы нарушил безмолвное очарование, овладевшее всеми при виде ее красоты. Толпа с криком разбежалась.
– Римлянин намеревается нас задавить, – предостерег Маллух Бен-Гура, подавая ему пример поспешного бегства.
Мессала мчался прямо на толпу. Расступившаяся толпа открыла верблюда, который хотя превосходил проворством себе подобных, но теперь, несмотря на то что копыта лошадей уже почти касались его, продолжал пережевывать бесконечную жвачку, закрыв глаза с беззаботностью, происходившей от постоянного баловства. Испуганный эфиоп всплеснул руками. Старик сделал движение, чтобы бежать, но лета и собственное достоинство не дозволяли этого. Для женщины уже было поздно спасаться.
Бен-Гур, стоявший ближе всех к Мессале, закричал:
– Держи! Куда ты едешь! Стой!
Патриций беспечно смеялся. Бен-Гур, не видя другого выхода, схватил за узду дышловую лошадь.
– Римская собака! Тебе ни во что чужая жизнь! – вскричал он, напрягая всю силу.
Лошади, схваченные им, взвились на дыбы и свернули в сторону. Колесница наклонилась, и Мессала едва удержался от падения, а его товарищ Мартилл кубарем покатился на землю. Видя, что опасность миновала, все разразились бранью и смехом. Тут обнаружилась необыкновенная дерзость римлянина. Освободившись от вожжей, Мессала обошел верблюда и, взглянув на Бен-Гура, обратился с речью к старику и женщине: