Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах.

Автор неизвестен

20

Они уснули. Из них единый за сон расплатился, как то и прежде случалось в доме, где долго злочинствовал Грендель, покуда казнь по заслугам его не настигла, но скоро люди о том узнали, что недруг по смерти оставил мстителя за кровь, пролитую в том сражении. Выла над сыном родитель Гренделя - [81] женочудовище, жившее в море, в холодных водах, 1260 в мрачной пучине, с тех пор как Каин мечом зарезал отцово чадо, кровного брата, а сам, заклейменный, утратив радости рода людского, бежал в пустыню и там породил многих проклятых существ, подобных Гренделю-волку, ходившему в Хеорот где с ним и встретился ратник сильный, жаждавший мощью с мерзким помериться, благо от Бога дан человеку 1270 дар многославный — сила и храбрость; там, уповая на волю Господа, воин сразился и твари адской воздал, как должно, — с позором сгинул лишенный счастья враг земнородных в болотное логово. Но мать страшилища, [82] тварь зломрачная, решила кровью взыскать с виновных, отмстить за сына: явилась в Хеорот, где войско датское дремало в зале, и новые скорби 1280 н страхи прежние сулила людям родитель Гренделя. (И все же не слишком страшна врагиня — не так ведь могуча жена в сражении, [83] как муж, подъявший молотокованый, кровью запятнанный меч остролезвый, дабы с размаху разбить на вражьем шеломе вепря [84] .) Щитов достаточно нашлось в чертоге, клинки засверкали в руках у воинов (лишь тот, застигнутый врасплох, спросонок 1290 не вспомнил о шлеме, о мече и кольчуге); тогда от дружины она бежала, уйти поспешила, жизнь упасая, но все же успела похитить сонного схватила ратника и скрылась в топях. Она сгубила любимца Хродгара, слугу вернейшего из всех старейшин земель междуморских, достойного мужа, храброго в битвах. (Тем временем Беовульф [85] спал после праздника златодарения 1300 в дальних палатах, гаут всеславный.) Крики в хоромах; она похитила руку Гренделя, н вновь злосчастье вернулось в Хеорот: выпал жребий гаутам с данами дань выплачивать кровью родичей. Многострадального старца-правителя скорбь сокрушила, когда он услышал, что умер лучший из благороднейших его соратников. Тогда поспешно к нему был призван 1310 победный Беовульф, и рано поутру военачальник со всем отрядом своих сородичей к вождю явился, дабы услышать, какими благами воздал Создатель за прежние муки. Шагал по плитам прославленный в битвах и с ним дружина (дрожали стены) навстречу мудрому старцу-конунгу; владыку Ингвинов [86] спросил он, приветствуя, счастливо ль минула ночь прошедшая. 1320

81

Родитель Гренделя… в болотное логово. — Поэма ясно распадается на несколько частей, и, видимо, предполагалось, что слушатель может понять сюжет, даже если пропустил начало. Так проще всего объяснить места, в которых кратко и почти в тех же словах, что и раньше, пересказывается содержание предыдущих глав.

82

Но мать страшилища… решила кровью // взыскать с виновных… — По германским понятиям, она имела на это несомненное право.

83

…не

так ведь могуча // жена в сражении… — Эта фраза есть, скорее всего, дань естественному представлению, что существо женского пола не приспособлено к ратному труду. На самом, же деле победа над матерью Гренделя далась Беовульфу с гораздо большим трудом, чем над самим Гренделем (ср. прим. к ст. 1569). Любопытно, что в подлиннике мать Гренделя несколько раз называется «он». В древнеисландской литературе к наиболее воинственным героиням тоже изредка применяются эпитеты, естественные для характеристики мужчин (правда, ни об одной из них не сказано «он»).

84

Вепря— см. прим. к ст. 305 и ср. ст. 1327, 2152.

85

Тем временем Беовулъф // спал после праздника… гаут всеславный. — Типичный фольклорный мотив: в момент нападения герой отсутствует (иначе сила врага не могла бы проявиться).

86

…владыку Ингвинов спросил он, приветствуя, // счастливо ль минула ночь прошедшая. — Удивительный вопрос, целиком принадлежащий придворному этикету, так как невозможно себе представить, чтобы по дороге в Хеорот воины не рассказали Беовульфу о новой беде.

Песнь 21–30

21

Хродгар промолвил, защита Скильдингов: «Речь не о счастье! — Вновь посетили датчан печали: мертв Эскхере, [87] первый из братьев в роду Ирменлафов, мудрый старейшина, столп совета, с кем мы конь о конь скакали в сечах, прикрыв друг друга, рубили вепрей на вражьих шлемах, — да будет примером каждому ратнику слава Эскхере. Тварью грозной, забредшей в Хеорот, 1330 был убит он, и я не знаю, с поживой, жадная, куда бежала, в какое место. На месть возмездием она ответила, на бой полночный, в котором с Гренделем ты сквитался, воздав за гибель и долгострадание народа нашего, — недруг страшный лишился жизни; теперь явилась ему на смену эта зломыслая кровью выместить смерть сыновнюю, — 1340 так полагает любой из героев, скорбящих в сердце о верном соратнике. Смотри! Вот Эскхере рука, что щедро деяния добрые для всех творила! Я слышал — старейшины мне поведовали, также и люди, окрест живущие, что им случалось видеть воочию двух на пустоши воров крадущихся, существ кромешных, и будто бы первой — так им казалось — тварь выступала 1350 в обличий женском, а следом — поганый шел отверженец тропой изгнанников, муж, что огромней любого смертного, — народ издревле нарек его Гренделем, — но кем зачат он, и чьи они чада, и кто был их предком из темных духов, и где их жилище — люди не знают; по волчьим скалам, [88] по обветренным кручам, в тумане болотном их путь неведом, и там, где стремнина гремит в утесах, 1360 поток подземный, и там, где, излившись, он топь образует на низких землях; сплетает корни заиндевелая темная чаща над теми трясинами, где по ночам объявляется чудо — огни болотные; и даже мудрому тот путь заказан; порой бывает, что житель пустошей, гонимый сворой, олень гордорогий, спасая голову, стремится к лесу, но, став на опушке, 1370 он жизнь скорее отдаст охотнику, нежели ступит в темные чащи, страшное место! — когда же буря тлетворным ветром дышит над водами, вздымаются волны, мрачнеет воздух, небо плачет. И вновь на тебя лишь мы уповаем! Подвигнись на поиск, если отважен, найди злотворящую в землях неведомых, в краю незнаемом! Я же за службу воздам, как прежде, 1380 древним золотом кольцесокровищниц, коль скоро с победой в живых вернешься!»

87

…мертв Эскхере… — Здесь, как и в эпизоде с Хандскио, мы узнаем имя погибшего лишь в самый последний момент.

88

…по волчьим скалам… небо плачет. — Этот замечательный пейзаж (ср. еще ст. 1414–1416) и текстуально и по настроению имеет ряд параллелей, в том числе в «Энеиде» Вергилия и в древнеисландской «Саге о Греттире». Вполне возможно, у него действительно были какие-то литературные источники. Следует иметь в виду, что в древнегерманских памятниках пейзаж очень условен: чаще всего зима (причем детали почти дословно повторяются из одного сочинения в другое) или райский сад (тоже описанный в высшей степени стереотипно). Даже когда мы обнаруживаем, как кажется, элементы оригинального пейзажа, перед нами чаще всего не истинная картина природы. Так, одна из птиц говорит Сигурду: «К Гьюки ведут зеленые тропы» («Старшая Эдда» — «Речи Фафнира», 41,1–2; ср. «по дорогам зеленым» в «Песни о Риге», 1, 6), но «зеленый» означало не столько «покрытый травой», сколько «безопасный, приятный для путешествия», и в древнеанглийской поэзии прямо говорится о зеленых дорогах, к ангелам и о зеленом пути праведника. Однако, хотя и условный, пейзаж в «Беовульфе» не бесполезен для сюжета. Для древних германцев очень важно разделение всего сущего на две сферы: здесь и по ту сторону. Это разделение, отраженное и в эпосе, восходит к мифологическому взгляду на мир. Хотя потустороннее царство в «Беовульфе» начинается почти за порогом, оно отделено от жилищ людей хорошо видимой чертой. Не случайно Грендель с матерью живут в недоступном болоте, и олень скорее погибнет, чем будет искать в нем защиту. Для англосакса развернутое описание логова Гренделя — это прежде всего картина потустороннего царства и лишь потом пейзаж. Естественно, что опыт поэта был частично ограничен тем, что он видел вокруг, но едва ли разумно искать в «Беовульфе» отображение определенной местности, как иногда делалось: распространен взгляд, что Хеорот находился в Зеландии (разумеется, в датской!), где сейчас расположено местечко Лайре (Lejre, др. — исл. Hleidr), и некоторым казалось, что они действительно узнают в лежащем около Лайре болоте жилище двух мрачных англосаксонских троллей.

22

Беовульф молвил, потомок Эггтеова: «Мудрый! не стоит печалиться! — должно мстить за друзей, а не плакать бесплодно! [89] Каждого смертного ждет кончина! пусть же, кто может, вживе заслужит вечную славу! Ибо для воина лучшая плата — память достойная! Встань же, державный! Не время медлить! 1390 Пойдем по следу, и матерь Гренделя не сможет скрыться — вот мое слово! — ни на пустоши, ни в чащобе, ни в пучине, — нет ей спасения! Ты же нынче скорбящее сердце скрепи надеждой, ибо я знаю твое желанье!» Старец воспрянул; благословил он Бога за речи храброго мужа. Был скоро для Хродгара конь оседлан, скакун волногривый. Правитель мудрый 1400 ехал, державный, и с ним дружина, его щитоносцы. Ног отпечатки, тропа тореная вела по равнине, путь указуя в лесную чащу, к Сумрачным топям (лучшего витязя мертвое тело там волокла она, друга Хродгара и его соправителя). Дальше направились высокородные к скалам гранитным, к теснинам темным, где меж утесов стези кремнистые 1410 шли над ущельем, кишащим нечистью; вождь — впереди, а старейшины ехали сзади, дабы не сбиться со следа, — вдруг перед ними явились кручи, склоны, поросшие мрачным лесом, камни замшелые, а ниже — волны, кипящие кровью. Горько оплакивали скорбные даны долю Скильдингов, горький жребий, судьбу героя, когда сыскали меж валунами 1420 на побережье голову Эскхере. Видели воины, как омут вспенивался горячей кровью (рог боевую пел погудку); спешившись, конники тут же приметили червоподобных подводных чудищ, игравших в зыбях, лежавших на отмели, морских драконов из тех, что часто в час предрассветный парусу путь преграждают в море, ища поживы; хлынула нечисть 1430 прочь, злобесная, едва заслышала звуки рога; тут воин гаутский [90] стрелой из лука пресек на водах жизнь пучеглазого — прямо в сердце вошло стрекало, — и змей, влекомый потоком в море, смертельно раненный, все тише бился; кабаньими копьями, крюками острыми его забагрили и скоро вытянули на сушу диковинного волноскитальца, выходца бездны. 1440

89

…должно // мстить за друзей, а не плакать бесплодно. — В этом афоризме заключена главная заповедь древнего германца (ср. вст. ст., стр. 11).

90

Убийство тритона — не характерный для Беовульфа поступок. Его враги — могучие чудовища, носители вселенского зла. В этом смысле Беовульф — идеальный эпический герой. Поразить же стрелой тритона мог кто угодно.

Беовульф к бою, страха не знающий, надел кольчугу, доспех, сплетенный руками искусников, наряд, который должен был в бездне служить дружиннику, — ратнику нужен покров нагрудный, хранящий в сечах мечедробящих сердце от раны, жизнь от смерти; и шлем сверкающий нужен воину в бучиле темных водоворотов, кров надежный, увитый сетью 1450 и золоченым вепрем увенчанный (так он умельцем лет незапамятных был выкован дивно, что ни единый удар в сражении ему не страшен). Также герою стало подспорьем то, что вручил ему [91] вития Хродгаров: меч с рукоятью, старинный Хрунтинг, лучший из славных клинков наследных (были на лезвии, в крови закаленном, зельем вытравлены узорные змеи); 1460 в руке героя, ступить решившегося на путь опасный, на вражью землю, тот меч не дрогнет — не раз бывал он, клинок остреный, в работе ратной. Теперь, отдавая оружие воину, его сильнейшему, не хвастал сын Эгглафа своей могучестью, как прежде случилось, когда упился он брагой на пиршестве, — не он ведь решился, жизнью рискуя, на подвиг в пучине, чем честь и славу 1470 свою поущербил! Но не таков был герой, надевший одежды битвы.

91

Унферт (сын Эгглафа) вручает Беовульфу свой меч Хрунтинг (это название значило что-то вроде «пронзающий»). Из высокомерного задиры он становится сначала молчаливым свидетелем триумфа героя (на пиру в Хеороте), а потом его другом, но неприязнь поэта к нему не проходит, и он пользуется случаем заметить (1469 след.), что не ему дано стяжать славу в битве с чудовищем. Да и меч окажется в решающий момент бесполезным (ср. прим. к ст. 500 след, и 1807 след.).

23

И молвил Беовульф сын Эггтеова: «Славный! припомни, наследник Хальфдапа, теперь, даритель, когда я в битву иду, о всемудрый, что мне обещано: коль скоро, конунг, я жизнь утрачу, тебя спасая, ты не откажешься от слова чести, от долга отчего, и будешь защитой моим сподвижникам, 1480 дружине верной, коль скоро я сгибну; а все сокровища твои, о Хродгар, дары, за море послать должно Хигелаку — пусть он узнает, гаут державный, поймет сын Хределя, [92] взглянувши на золото, что встретил я щедрого кольцедарителя и этим богатством владел до срока; а меч мой наследный отдайте Унферту — пускай муж сильный моим владеет клинком каленым. Я же стяжаю 1490 победу Хрунтингом или погибну!» Завет измолвив, не стал ждать ответа, но прянул прямо в бурлящие хляби вождь гаутский — морские воды над ним сомкнулись. Ко дну он канул (был переходу дневному равен путь через бездну), а там злобесная, вод владычица, бурь хозяйка встретила, лютая, героя, дерзнувшего проникнуть сверху в ее пределы; 1500 и, выпустив когти, в охапку воина она схватила, но был в кольчуге, в наряде ратном неуязвим он — не по зубам ей, кровавогубой, сбруя железная, сеть нагрудника, — и потащила пучин волчица кольцевладельца в свой дом подводный, и зря он пытался, страха не знающий, достать врагиню, его влекущую, мечом ужалить; морские чудища, 1510 клыками лязгая, грызли железо. Так в скором времени он оказался в неведомом зале, который кровлей был отмежеван от вод прожорливых, от бездн холодных, чертог обширный; и там при свете огня, в сиянье лучистого пламени [93] пред ним предстала пучин волчица, женочудовище. Тогда он с размаху, сплеча обрушил железо тяжкое — запело лезвие 1520 о голову чудища погудку бранную, — но тут же понял он, что луч сражений [94] над ней не властен, ее не ранит меч остролезвый, он бесполезен здесь, в этой битве, шлемодробитель, издревле слывущий острейшим в сечах, всесокрушающий — впервые слава меча лучистого тогда помрачилась! Но тверд был духом и помнил о славе вершитель подвигов, родич Хигелака: 1530 он прочь отбросил искуснокованый, наземь кинул клинок свой бесценный, и сам, разгневанный, себе доверился, мощи рук своих. (Так врукопашную должно воителю идти, дабы славу стяжать всевечную, не заботясь о жизни!) Не устрашился гаутский витязь: схватил за плечи родитель Гренделя и, гневом кипящий, швырнул врагиню, тварь смертоносную метнул на землю; 1540 она ж немедля ему ответила: в него кровавыми впилась когтями и тут, уставший, он оступился, муж могучий, он рухнул наземь. Уже, пришельцу на грудь усевшись, она готовилась ножом широким воздать за сына; но были доспехом покрыты прочным плечи героя, была кольчуга ножу преградой, и сгинул бы воин, потомок Эггтеова, 1550 вождь гаутский, в водной пучине, когда б не спасла его сбруя ратная, сеть боевая, когда б Всевышний. Правитель Славы, его покинул; но Бог справедливо судил — и витязь воспрянул, ратник сильный, как прежде.

92

Сын Хределя. — См. прим. к ст. 376.

93

…при свете огня, в сиянье // лучистого пламени… — Свет в подземном или подводном зале, т. е. там, где ему неоткуда взяться, — довольно часто встречающийся фольклорный мотив. Следует иметь в виду, что в устной поэзии, к которой по жанру принадлежит «Беовульф» (даже если поэма была сочинена и записана грамотным автором), всегда есть темы, т. е. ясно прослеживаемые и обычно традиционные сюжетные блоки. Существовали специальные приемы, позволявшие слушателям понять, что эпизод, связанный с той или иной темой, закончен. Появление света (иногда восходящего солнца, как в состязании с Брекой, иногда полуволшебного снопа лучей) служило именно этой цели. Ср. свет в ст. 1570, знаменующий конец сраженья.

94

Луч сражений— кеннинг для меча.

24

Тогда он увидел среди сокровищ орудие славное, меч победный, во многих битвах он был испытан, клинок — наследие древних гигантов; 1560 несоразмерный, он был для смертного излишне тяжек в игре сражений, но ухватился герой за черен, посланец Скильдинга, страха не знающий, сплеча ударил и снес ей голову, — шею рассекши, разбив хребтину, пронзило лезвие плоть зломерзостную; тварь издохла; клинок окровавился» герой возрадовался! [95] И тут победный меч изнутри озарился светом 1570 так ранним утром горит на тверди свеча небесная. Вдоль стен по залу прошел воитель, кипящий яростью дружинник Хигелака, держа оружие наизготове, — тот меч герою еще был нужен! — воздать он задумал, как должно, Гренделю за то, что чудовищный ходил еженощно войной на данов и не единожды, но многократно крал из Хеорота родичей Хродгара, 1580 спящих дружинников губил без жалости — пятнадцать сожрал он мужей датских, без счета прочих ему досталось людей в поживу; за те злодейства он поплатился! — сыскал отмститель труп Гренделя в зале, плоть изувеченную, — таким, спасаясь, бежал враг из Хеорота, с места схватки; далеко отпрянула мертвая туша, когда от тулова отъяло лезвие огромную голову. 1590 Тогда-то ратники из дружины Хродгара, [96] на страже ставшие, дозором над заводью, увидели воины, как воды вспучились, покрылись зыби кровавой пеной; тогда же старцы седоголовые совет держали, решили мудрейшие, что не вернется дерзкий воитель, вновь не явится перед владыкой: победу празднует — так рассудили — пучин волчица; и в час девятый 1600 всеславный Скильдинг, златодаритель, ушел с дружиной домой, а на взморье одня остались гауты, гости, скорбели и ждали и не надеялись в живых увидеть вождя любимого. И тут меч, смоченный в крови зломерзких, клинок, как ледышка, в руках стал таять — то было чудо: железо плавилось, подобно льдинам, когда оковы зимы на море крушит Создатель, 1610 Судеб Владыка, Повелитель Времени. Из всех сокровищ, какие видел гаутский воин в подводном доме, лишь вражью голову да еще самоцветный взял чудо-черен, меча огарок (истлила лезвие, сожгла железо кровь ядовитая врагов человеческих); и в путь обратный он, невредимый чудищеборец, пустился в пучинах; и были чисты бурные воды, 1620 пустынны хляби, где прежде властила тварь злотворная, в схватке сгибнувшая. Добродоблестный к спасительной суше выплыл воин и вынес на берег добычу победы, дань битвы; а там уж встретила вождя дружина, Господу в радости благодарствующая за спасение витязя, в живых возвращенного; и от бремени шлема свободили его, от нагрудника тяжкого; и тогда успокоились 1630 воды в том омуте окровавленном. От скал приморских тропой знакомой, дорогой хоженой шли дружинники, в сердце радуясь, и несли с побережия неподъемную мертвую голову, череп чудища, отягчавший им плечи, сильным, всем по очереди, — так, по четверо, волокли с трудом на древках копий голову Гренделя к золотому чертогу; все четырнадцать 1640 выступали в ряд, впереди же всех по лугам шагал вождь

могучий, из них сильнейший. И явились в хоромину; и направился он, достославный, отважный в битве, предводитель их, прямо к Хродгару, к престолу конунга, а за ним внесли притороченную за волосы к древкам ясеневым голову Гренделя в зал для пиршеств на страх пирующим, и хозяйке-владычице напоказ чудо-голову. 1650

95

…герой возрадовался! — Беовульф вновь оказался победителем, но эта победа далеко не так блистательна, как предыдущая: ему не помогли ни Хрунтинг, всегда верой и правдой служивший в битвах, ни сила рук, погубившая Гренделя. Он с трудом сбросил чудовище со своей груди, и лишь гигантский меч, на который ему указал Господь, решил исход дела (ср. прим. к ст. 2702 след.).

96

За обеими схватками Беовульфа наблюдают люди, способные судить о происходящем лишь по косвенным свидетельствам: в первый раз это даны, слышащие грохот в Хеороте, теперь — воины на берегу. Реакция зрителей — как бы эхо событий; благодаря ей, описание делается более разносторонним и достоверным.

25

Молвил Беовульф, отпрыск Эггтеоваз «Вот, гляди, тебе, сын Хальфдана, дань с морского дна, владыка Скильдингов, в знак победы сюда принесли мы! То была не простая служба ратная, но подводная битва, непосильный труд, — шел на смерть я, на верную гибель в бурной бездне, да Бог упас! Острый Хрунтинг — хотя и вправду меч отменный — мне не сгодился, 1660 но другое Создатель дал мне орудие: меч гигантов, клинок светозарный, там висел на стене — так хранит Господь» смертных в бедствии! Этим лезвием, с помощью Божьей удалось одолеть мне вод владычицу; но растаял клинок — то железо расплавила кровь горячая, битвы испарина, — мне ж достался огарок — черен. За датчан сполна я воздал 1670 ярой нечисти и клянусь, что отныне ты с дружиной, со старейшинами, с домочадцами сможешь в Хеороте спать бестревожно, ибо адские выходцы, силы дьявольские, твои земли покинули, конунг Скильдингов, прежние скорби не воротятся!» И тогда золотую рукоять меча, исполинов наследье, он вручил седовласому старцу-воину, и до веку владел вождь датчан той диковиной — 1680 после гибели богопротивников, после смерти зломерзких сына и матери, драгоценность искусно выкованная отошла во владение к наилучшему на земле междуморской, к достойнейшему из дарителей золота, к датскому конунгу. Хродгар вымолвил (он разглядывал древний черен, искусно чеканенный, на котором означивалось, как пресек потоп великаново семя в водах неиссякаемых, — 1690 кара страшная! — утопил Господь род гигантов, [97] богоотверженцев, в хлябях яростных, в мертвенных зыбях; и сияли на золоте руны ясные, [98] возвещавшие, для кого и кем этот змееукрашенный меч был выкован в те века незапамятные вместе с череном, рукоятью витой) слово мудрое сына Хальфдана (все безмолвствовали): «Вождь, творящий справедливый суд, 1700 старец-землевластитель, многое помнящий, утверждает: рожден этот воин для славы всеземной! Да! молва о тебе в племенах человеческих далеко разнесется, благороднейший друг мой Беовульф! Мудромыслием, доблестью ты стяжал теперь нашу дружбу и назван сыном; ты же в будущем над народом твоим утвердишься (известно мне!) добродетелями, не как Херемод, [99] наследник Эггвелы, что над Скильдингами 1710 гордо властвовал не во благо им, но к погибели племени датского. Он, исполненный лютости, домочадцев разил, сотрапезников, и покинул мир, вождь неправедный, в одиночестве; и хотя Творец одарил его всемогуществом и возвысил его над народами, все равно в душе жаждал он кроволития, и не кольцами данов радовал, но безрадостные 1720 длил усобицы, распри ратников во владеньях своих. Вот урок тебе, мудрая притча, слово старца, вождя многозимнего: то не чудо ли, что всесильный Господь от щедрот своих наделяет людей властью и мудростью, возвышает их, — Бог, он всем вершит! — он же в сердце высокородного поселяет страсть любостяжания и возводит его на наследный престол, 1730 ставит сильного над дружиной, над селеньями и над землями столь обширными, что немудрому мнится, будто нет пределов владеньям его; и богатство его возрастает, и ни старость, ни хвори не вредят ему, беды и горести пе мрачат души, и мечи врагов не грозят ему, ибо целый мир под пятой у него.

97

Род гигантов. — В ст. 113 тоже упомянуты гиганты, которые вместе с другими чудовищами были истреблены потопом.

98

…и сияли на золоте руны ясные… — Первая известная нам германская письменность — руническая. Руны, т. е. буквы этого письма, представляли собой сочетания вертикальных и диагональных штрихов. Руны вырезались на дереве, камне и стали. Первоначально они были не только знаками письменности, но и орудиями колдовства. От скандинавских народов сохранилось очень много рунических текстов, от англосаксов — значительно меньше. На рукоятке меча, принесенного Беовульфом со дна моря, были изображения библейских эпизодов и надпись рунами.

99

Херемод. — См. прим. к ст. 901 след.

26

Он же не ведает, что, покуда в нем 1740 расцветала страсть да гордыня росла, в его сердце страж, охранитель души. задремал, почил, сном пересиленный, а губитель [100] уже тайно лук напряг и направил стрелу, от которой душа под кольчугой не спрячется, под железною броней, — нет спасенья от посланницы адских вредотворных сил станет мало ему, ненасытному, всех имений его, станет он гневлив и на кольца скуп, и, презрев Судьбу, 1750 он отвергнется от Бога благостного, ниспославшего ему власть и золото; между тем к окончанью жизнь клонится, обращая в прах тело бренное, плоть ветшающую; а на смену отжившему придет конунг, на рать расточающий все богатства предместника щедрой рукой. Берегись же и ты, милый мой Беовульф, этих помыслов пагубных, но ступи на путь блага вечного и гордыню, воитель, 1760 укроти в себе, ибо ныне ты знатен мощью, но кто знает, когда меч ли, немочь ли сокрушат тебя, иль объятия пламени, или пасть пучины, или взлет стрелы, или взмах меча, или время само — только свет помрачится в очах твоих, и тебя, как всех, воин доблестный, смерть пересилит! Пять десятков зим [101] я под сводом небесным правил данами, утверждая оружием 1770 их могущество в этом мире между многих племен, и тогда возомнил, будто нет мне под небом недруга. Но пришла беда! — разоренье и скорбь после радости! — Грендель, выходец адский, объявился, враг в дом мой повадился! И от злобы его много я претерпел мук и горестей; но слава Господу Небоправителю, что продлил мои дни, дабы ныне эту голову изъязвленную 1780 я увидел воочию после долгостраданий моих! Время! сядем за пир! Винопитием усладись, герой! На восходе, заутра я с тобой разделю сокровища!» Слову мудрого радуясь, воин гаутский занял место в застолье праздничном: и дружине, и стойкому в битвах лучше прежней была изобильная трапеза [102] приготовлена снова. Ночь шеломом накрыла бражников, и дружина повстала: 1790 сребровласого старца Скильдинга одолела дрема, да и гаута сон, щитобойца-воителя, пересиливал, и тогда повел к месту отдыха гостя, воина, издалека приплывшего, истомленного ратника, домочадец, слуга, обиходивший по обычаям древним мореходов и путников в этом доме. Уснул доброхрабрый; и дружина спала под высокою кровлей зала златоукрашенного 1800 А когда в небесах ворон [103] черный зарю возвестил, солнце светлое разметало мрак, встали ратники, меченосцы, в путь изготовились, дабы вел их вождь к водам, странников, на корабль свой, опытный кормчий. И тогда повелел он [104] Хрунтинг вынести, остролезвое железо славное, и вернул сыну Эгглафа с благодарностью, молвив так: этот меч — 1810 лучший в битве друг! (и ни словом худым о клинке не обмолвился добросердый муж!); а потом с нетерпением рать снаряженная дожидалась его, поспешившего в золотые чертоги, где предстал герой, полюбившийся данам, перед Хродгаром.

100

Губитель— дьявол.

101

Пять десятков зим. — На протяжении всей поэмы подчеркивается, что Хродгар стар, седовлас и умудрен долгими годами жизни. Русскому читателю он напоминает царя Берендея. Но у него два малолетних сына (и никаких детей от более ранних браков), так что преклонный возраст Хродгара — скорее литературный прием. Он так же условен, как и все хронологические вехи в поэме, например то, что после нападения Гренделя Хеорот простоял пустым двенадцать лет.

102

…лучше прежней была изобильная трапеза… — Эта краткая фраза исчерпывает описание второго пира. Повторение речей и застольных бесед было бы здесь неуместным. Беовульф сделал все, что ему было предназначено сделать у данов, и эпизоды, следующие за напутственной проповедью Хродгара (кроме подношения даров), приведены больше ради цельности композиции, чем по внутренней необходимости. Само собой разумеется, что сцена основного пира не могла быть перенесена сюда, поскольку после расправы над Гренделем нельзя было предвидеть, что самое худшее еще впереди.

103

Ворон. — Обычно в древнегерманской поэзии ворон и волк ждут исхода битвы, чтобы наброситься на трупы (см. подробнее прим. к ст. 3024 след.). Они всегда вводятся для придания мрачности эпизодам сражений, но здесь чернокрылый ворон — вестник утра. Ср. имя франкского воина Дагхревна (ст. 2500), которое значит в переводе «ворон дня».

104

И тогда повелел он…добросердый муж. — Так заканчивается линия Беовульф — Унферт. Беовульф возвращается домой, увенчанный славой. Унферт остается с мечом Хрунтингом, который, подобно ему самому, грозен с виду, но ненадежен, хотя Беовульф и прощает великодушно мечу эту слабость, как еще раньше простил выходку его хозяина (ср. 500 след., 1456 след, и прим.).

27

Молвил Беовульф, сын Эггтеова: «Ныне водим мы, морестранники, возвратиться в державу Хигелака. Ты приветил нас, дал нам пристанище, 1820 был хозяином щедрым и ласковым; и коль скоро случится мне на этой земле ради дружбы твоей сделать большее, чем уже свершил, о народоводитель, буду рад я работе ратной; и коль скоро за море донесет молва, что соседи тебя тревожат, как бывало уже, угрожая набегами, — я пошлю тебе войско в тысячу воинов, рать на выручку, ибо знаю, что Хигелак, 1830 хоть и молод [105] правитель гаутский, он поможет мне словом и делом, [106] я, как должно, в сраженье послужу тебе, и добуду победу с древом битвы в руках, и пополню твою дружину. Если ж Хредрик, [107] наследник державный, к нам наведается, в земли гаутские, встретит он друзей, — страны дальние хороши для того, кто и сам неплох!» Тут, ответствуя, Хродгар промолвил: 1840 «Слово это вложил в твое сердце сам всемудрый Бог, ибо разума большего в людях столь молодых не встречал я! Ты крепок телом, сердцем праведен и в речах правдив! Я же чаю, что случай выпадет сыну Хределя от меча ли погибнуть, от копья-стрелы, от железа, болезни ли. но любезный твой вождь упокоится, — ты же выживешь! и тогда-то уж гаутам не сыскать среди знатных 1850 достойнейшего, кто бы лучше управил державу, — лишь бы сам ты престол не отринул! [108] А еще по душе, милый Беовульф, мне твое благомыслие, ибо ты учинил в наших землях мир и согласье в гаутах с данами, — и отныне меж нами не бывать войне, и усобицы прежние, распри забудутся! И покуда я властен в державе моей, я сокровищниц не закрою — пусть из края в край, 1860 от друзей к друзьям, лебединой дорогой [109] по равнине волн корабли кольцегрудые перевозят дары! Знаю я, мои подданные должным образом, доброчестным обычаем встретят недругов и приветят друзей!» Тут двенадцать даров друг дружины, сын Хальфдана, поручил мореплавателю, дабы эти сокровища свез он родичам в земли отчие да скорей бы к нему возвращался; и тогда благородного крепко обнял 1870 владыка Скильдингов на прощание, лобызая воителя, — и сбежала слеза по щеке седовласого, ибо старец, гадая надвое, не надеялся вновь увидеть в своем чертоге и услышать вождя, так ему полюбившегося, что не смог он сдержать в сердце бурю слез; и не раз потом грустью полнилась грудь правителя — вспоминался ему воин избранный. Вышел Беовульф 1880 из хором на луга, славным радуясь золотым дарам (а уж конь морской ждал хозяев, корабль на якоре); шли герои, расхваливали подношения Хродгаровы: он воистину вождь безупречный} — только старость его и осилила, как и всякого смертного.

105

Хигелак, // хоть и молод… — Как и дряхлость Хродгара, молодость Хигелака вызывает сомнения. Во всяком случае, у него уже замужняя дочь (см. ст. 2997).

106

…он поможет мне словом и делом… — Беовульф настолько близок Хигелаку, что может без предварительной договоренности дать такое обещание от имени своего конунга. Хигелак и Беовульф (дядя и племянник) так же правят гаутами, как Хродгар и Хродульф — данами.

107

Хредрик— старший сын Хродгара (см. ст. 1189, где оба его сына: Хредрик и Хродмунд — названы по именам).

108

…лишь бы сам ты // престол не отринул! — Эта фраза, как очень часто в поэме, — намек на будущее. Беовульф действительно переживет Хигелака, и вдова конунга предложит ему корону но Беовульф откажется принять ее (ст. 2373 след.).

109

Лебединой дорогой. — См. прим. к ст. 200.

28

Шла дружина мужей доспешных [110] к побережию, и сверкали на воинах сбруи ратные, кольцекованые. 1890 Страж прибрежный следил с утеса, как и прежде; дивясь на воинство потрясал он копьем, не грозя, но приветствуя вот идет на корабль свой рать сверкающая, гордость гаутов! И взошли они на корму круто выгнутую, нагрузили ладью на отмели и казною, и конями, и припасами воинскими, и дарами бесценными из сокровищниц Хродгара переполнили. Корабельного Беовульф одарил караульщика 1900 золоченым мечом, дабы этим отличием, древним лезвием, страж гордился в застольях бражных. И отчалили корабельщики, и отплыли, покинули землю данов; взвился на мачте парус, плащ морской, к рее крепко привязанный, древо моря скользнуло по волнам — и помчалось; ни разу над водами непопутного не было ветра плавателям, и летел через хляби соленые прочно сбитый борт по равнине бурь; 1910 скалы гаутские показались вблизи, берег знаемый, — быстро к пристани, подгоняемый ветрами, побежал корабль! А уж там их встречал дозорный страж, высматривавший в океанской дали возвращающихся морестранников; привязал он широкореброго вервью к берегу, чтобы дерево плаваний в хляби водные не увлек отлив. Повелел тогда людям Беовульф, 1920 благо путь недалекий, на плечах снести золотую кладь к дому Хигелака, сына Хределя, — на приморском холме вождь с дружиной сидел в хоромах. Был дворец тот обширен, [111] владыка могуч, а жена его, Хюгд, и юна, и разумна, и ласкова, хоть и мало зим провела она в этом доме, дочь Хереда, наделяя без робости гаутских воинов драгоценностями 1930 от щедрот своих. Ни гордыней, ни хитростью [112] не подобилась Хюгд Трюд-владычице, той, на чье лицо заглядеться не осмеливался ни единый из лучших воителей, кроме конунга, ибо каждый знал: страшной каре повинный подвергнется, смертным узам, и меч, не мешкая, огласит над злосчастным приговор Судьбы — и без жалости смертоносное лезвие сокрушало жизнь. Не к лицу то властительнице, 1940 не пристало то женщине, даже лучшей из жен, прях согласья, [113] по злобе, наветами лишать жизни мужей неповинных! Родич Хемминга [114] , Оффа, укротил ее; и за чашей медовой люди сказывали, что смирилась, притихла злочинная с той поры, как взял юный вождь деву златоукрашенную в жены за море, конунг Оффа в свои чертоги, — там по воле отцовской, за желтыми водами, 1950 зажила она, с той поры добронравная, многовластная благоденствовала, и была ей ниспослана доля радостная, и любил ее вождь дружинный, герой досточестный, из сынов земли всеизвестнейший, — так я слышал, — от моря до моря Оффа славился и победами ратными, и подарками щедрыми копьеносцам-дружинникам, и в державе своей мудровластием; и таким же, как он, 1960 был внук Гармунда, родич Хемминга, в битвах яростный Эомер, покровитель воителей.

110

Сцена возвращения Беовульфа очень похожа на сцену прибытия (ст. 210 след.).

111

Хотя поэт и рассказывает о доме Хигелака и о его молодой и разумной жене, это описание гораздо более суммарно и неопределенно, чем описание дворца и семьи Хродгара. Датский двор — фон для подвигов героя, и все там вызывает пристальный интерес. У Хигелака же ничего существенного не происходит, а сами по себе бытовые детали были совершенно безразличны древнеанглийским авторам. Даже Хюгд, скорее, расхваливается лишь для того, чтобы уравновесить предыдущие части и чтобы портрет умной, гибкой и прозорливой Вальхтеов не оказался единственным в своем роде.

112

Рассказ о Трюд и Оффе со знакомым мотивом укрощения строптивой в некоторых местах труден для понимания. Прежде всего, нет полной уверенности, что королеву звали Трюд. Рядом со словом Трюд слева в тексте стоит «mod» — «гордость», «надменность», но так как с современной точки зрения пробелы между словами в древних рукописях сравнительно произвольны, а строчные и прописные буквы не различались, то вполне вероятно, что женское имя здесь не Трюд, а Модтрюд (ср. загадочную форму Хунлафинг, ст. 1142 и прим. к нему). Кроме того, отступление, хотя и понятное по замыслу (Хюгд не похожа на Трюд), начинается совершенно неожиданно. Поэтому высказывалась гипотеза, что весь отрывок принадлежит либо другому произведению, либо, по крайней мере, другой части поэмы, а сюда попал по ошибке переписчика. Рассказы об Оффе и его жене были известны и в Англии и в Скандинавии, но детали существенно варьировались от одной версии к другой. Оффа в «Беовульфе» — сын Гармунда и отец Эомера и соответствует доисторическому англскому королю Оффе (вторая половина IV в.). Но этот Оффа был смешан в устной традиции с историческим королем Мерсии, носившим то же имя (годы правления 757–796). Легенда об Оффе и Трюд возникла еще до захвата англами (и саксами) Британии (V в.), а на острове подверглась новым изменениям. Среди датчан же она сохранилась в форме, более близкой к первоначальной. Интересно то, что в «Беовульфе» Оффа и Трюд — герои англского сказания, а все прочие персонажи имеют скандинавские корни (быть может, за исключением Вальхтеов — см. прим. к ст. 614 и вст. ст., стр. 9).

113

Пряха согласия— кеннинг для женщины.

114

Хеммингбыл то ли братом Гармунда (т. е. дядей Оффы), то ли тестем Гармунда или самого Оффы. В ст. 1944 родич Хемминга — Оффа, а в 1961-м — его сын Эомер.