Берег варваров
Шрифт:
— Майки, ты очень хороший, — сказала мне Ленни.
— Да нет же, я не об этом, пойми. — Я подошел к ней и обнял ее за талию. — Позволь мне любить тебя, — взмолился я. — Я хочу, хочу любить тебя, неужели ты этого не понимаешь?
Губы Ленни были плотно сжаты. Она смотрела мимо меня — через мое плечо, куда-то в противоположную стену.
— Ленни, не отвергай меня. Не делай того, что тебе делать не хочется.
Она начала плакать. Я прижал ее к себе, и она, перестав вдруг сопротивляться, обняла меня за шею и прижалась соленой от слез щекой к моим губам.
— Я хочу любить тебя… — словно задыхаясь от обрушившегося
Но не могу. Я не смогу полюбить тебя. — Она вяло попыталась оттолкнуть меня. — Ты мне не нравишься, а еще я тебе не нужна.
— Нужна.
Она покачала головой и размазала слезы по щекам.
— Не знаю, я ничего не знаю, — прошептала она.
Я подвел ее к кровати и лег на постель рядом с нею.
Секс — всегда своего рода состязание, пари. Особой страсти во мне, быть может, и не было, но кое-какие чувства и, главное, азарт все же присутствовали. Уверенный в том, что мое влечение передастся Ленни, я поставил на то, что мне все же удастся расшевелить ее.
Должен признаться, что я храбро ввязался в совершенно безнадежное дело. Мне так и не удалось преодолеть частокол шрамов, оставленных в душе этой девушки другими спавшими с нею мужчинами. Я старался изо всех сил, собрав в единый кулак и все свои навыки героя-любовника, и всю ту нежность, которая мало-помалу копилась во мне на протяжении нескольких месяцев воздержания. Все было бесполезно: Ленни лежала подо мной неподвижно и была вся напряжена. Нашу «любовь» она сносила кротко и покорно, ни дать ни взять Иисус, смиренно принимающий выпавшие на его долю муки распятия.
Постепенно моя уверенность в собственных силах начала таять. Я продолжал заниматься любовью с чувством неуверенности и даже страха, отчего мои движения становились все более вялыми, а желание начало угасать прямо на глазах. Наконец все было кончено, и я, весь покрытый потом, оторвался от Ленин и лег на бок рядом с нею. Меня продолжала бить крупная дрожь.
Движения Ленни были резкими и отточенными. Она взяла простыню и стерла пот с моего лица, затем, безучастно поцеловав меня в нос, она пробормотала: «Ну вот и все. Дело сделано». Были ли эти слова вопросом или же выражали чувство облегчения, я, по правде говоря, так и не понял. Через некоторое время я поднял голову, сел на кровати, и мы с Ленни стали приводить нашу изрядно помятую одежду в более или менее приличный вид. Затем Ленни встала, закурила и потянулась.
— Ну что, я так понимаю, что ты получил наконец то, ради чего пришел сюда, — сказала она с покоробившим меня цинизмом.
Я в тот момент был даже не измучен, а попросту истерзан и не нашелся, что ответить на эти обидные для меня слова.
Ленни поправила стеганое покрывало и отошла к окну, высоко держа голову. С неприкрытой гримасой отвращения на лице она негромко сказала:
— Терпеть не могу заниматься любовью при свете, особенно днем. Есть в этом что-то непристойное. У меня сразу же возникает ощущение, что я все та же маленькая девочка, которая подсматривает через замочную скважину за сидящим на унитазе отцом. — Дыхание Ленни стало учащенным. — ТЫ, я так понимаю, тоже решил подсматривать за мной. Тебе, видите ли, нужно знать, какая я на самом деле. Господи, ну почему меня никак не оставят в покое. Даже уехав в деревню, я не могу остаться в одиночестве. Как сейчас помню: в один прекрасный день я взяла книжку и собралась
— Ленни, ты, конечно, можешь мне не верить, но я хотел, чтобы тебе было хорошо, чтобы ты была счастливой.
Она посмотрела на меня так, словно я над нею издевался.
— Тогда какого черта ты изводишь меня? Чего ради ты, спрашивается, ко мне приперся?
— Я… Я тебя не понимаю, — срывающимся голосом, едва ли не заикаясь, произнес я.
— Ты же прекрасно понимаешь, что мне плохо, что я не совсем в себе. Тогда скажи, что тебе от меня нужно?
Меня словно ударили наотмашь по липу. Я отвернулся в сторону и пробормотал:
— Ты не права, все не так. — Я и сам слышал, что моему голосу недостает уверенности. — Нет-нет, ты просто неправильно все поняла, — неуверенно продолжал протестовать я. — Наверное… Мне кажется, что я люблю тебя.
Губы Ленни снова скривились в ухмылке.
— Майки, ты не способен любить кого бы то ни было. Ты же Нарцисс. Чем ближе ты приближаешь лицо к воде, тем больше восхищаешься самим собой. Ну а ткнешься носом в воду — и на некоторое время оказываешься один. Вот тебе и кажется, что настало время кого-то любить.
Я упорно не хотел верить в правоту этих слов.
— Да, ты, конечно, права, — пробормотал я, — но… Нет, это не так, все совсем не так. — Неожиданно я схватил Ленни за плечо, да так сильно, что, наверное, сделал ей больно. — Неужели ты не понимаешь? Я хочу жить настоящей жизнью. — Мне казалось, что еще немного — и я расплачусь. — Да нет же, все совсем не так, как ты говоришь.
Я слышал свой голос словно со стороны.
Ленни пришла в ярость.
— Жить, значит, хочешь? — переспросила она, сбрасывая с плеча мою руку. — Да ничего у тебя не получится, потому что ты не знаешь, что такое по-настоящему жить. Ни жить, ни любить ты не умеешь.
Этот приговор она огласила под град ударов кулаками мне в грудь.
— Ты ведь и ко мне подкатил только потому, что решил, что я стану легкой добычей, что тебе не придется сильно напрягаться для того, чтобы поиметь меня. — Она продолжала барабанить кулаком мне в грудь. — Но заруби себе на носу, бесплатных людей не бывает. У каждого из нас есть своя цена. — град ударов прекратился, и я вдруг увидел, что Ленни вся дрожит.
— Ты говоришь неправду, — рассердился я, схватив девушку за плечи и хорошенько встряхнув ее. — Ты просто не веришь мне, и всё. А я хотя бы пытаюсь сделать так, чтобы мы поверили друг другу. Ты же… Ты просто не хочешь сделать над собой хотя бы минимальное усилие.
Почему-то именно эти слова сломили Ленни. Она покачнулась, безнадежно взмахнула руками и, отвернувшись, вдруг захныкала.
— Да, да, да, ты абсолютно прав, — произнесла она монотонной скороговоркой.
— Ленни, — сказал я и аккуратно прикоснулся к ней кончиками пальцев, — Ленни.
Она вновь прижалась ко мне и жалобно заплакала. У меня было ощущение, что я успокаиваю обиженного на весь мир ребенка. От ее слез моя рубашка промокла насквозь. Я прижал Ленни к себе и стал баюкать ее.