Берлинская ночь (сборник)
Шрифт:
Очутившись у входной двери, я уловил запах мяса – мне показалось, свинины, – и тут понял, как проголодался. Мне вдруг захотелось оказаться дома или где-нибудь на концерте с Ингой, так, чтобы можно было расслабиться, не напрягаться. И когда дверь открылась и передо мной предстала брюнетка с каменным лицом и невидящими глазами, я просто возмечтал перенестись отсюда на ковре-самолете куда угодно. Она вытерла свои, в красных пятнах, руки о грязный фартук и с подозрением уставилась на меня.
– Фрау Буфертс? – Я назвал ее по фамилии нового мужа, втайне надеясь, что ошибся дверью.
– Это я, – решительно подтвердила она. – А вы кто такой? Впрочем, чего это я спрашиваю? У вас на физиономии написано: легавый. Так что я лучше сразу все скажу, лишь бы вы скорее убрались отсюда. Я не видела его уже года полтора, а может, и больше. Но если вы его увидите, скажите, чтобы он не вздумал совать сюда свой нос. Он здесь нужен так же, как Герингу шило в заднице. И к вам это тоже относится. Понятно?
Собственно, за безыскусный народный юмор и простоту нравов я и люблю свою работу.
Ночью, где-то между одиннадцатью и половиной двенадцатого, раздался громкий стук. Стучали в дверь. Я не брал ни капли спиртного в рот, но после того глубокого сна, в который я погрузился, вернувшись домой, чувствовал себя, как пьяный. Неуверенной походкой я вышел в коридор, но, вспомнив о том, что не так давно на полу моей прихожей лежало тело Вальтера Кольба, окончательно проснулся и пошел за пистолетом. В дверь снова постучали, на этот раз еще громче и еще настойчивей, а затем я услышал знакомый голос:
– Эй, Гюнтер, это я, Ринакер. Давай открывай, нам надо с тобой потолковать кое о чем.
– Это хорошо, но у меня до сих пор все болит после нашей последней беседы.
– Да ты что, до сих пор обижаешься?
– Я-то уже все забыл и простил, но вот моя шея считает тебя persona non grata [25] . Особенно в такое время суток.
– Слушай, Гюнтер, надо забывать обиды, когда речь идет о важном деле. Тем более что оно пахнет большими деньгами. – Последовала долгая пауза, а когда Ринакер вновь заговорил, в его басе звучало уже нескрываемое раздражение. – Ну давай, Гюнтер, открывай скорее. Что тебя так пугает? Если бы я пришел арестовать тебя, то давно бы уже выбил эту дверь ко всем чертям.
25
Нежелательная персона (лат.).
Я решил, что в этом была своя логика, и открыл дверь, из-за которой возникла его мощная фигура. Он холодно посмотрел на пистолет в моей руке и мотнул головой, таким образом, видимо, признавая мое преимущество в этот момент.
– Так ты меня не ждал! – сказал он сухо и утвердительно.
– Ну почему же? Я все время поглядывал на часы, Ринакер, и успокоился, только когда твои кости застучали по ступенькам.
Он разразился громовым хохотом, табаком от него разило невыносимо.
– Ты вот что, одевайся, поедем кататься. А свою игрушку лучше всего оставь дома.
– А в чем дело?
Я стоял в нерешительности.
– Ты что, мне не доверяешь?
Он осклабился, увидев мое замешательство.
– С чего это ты взял? Симпатичный молодой человек из Гестапо стучится в мою дверь в полночь и спрашивает: не желаю ли я прокатиться на его блестящей черной машине? Естественно, у меня от счастья подкашиваются ноги, когда я узнаю, что для нас заказан лучший столик у Хоршера.
– Тебя хочет видеть одна очень важная персона! – заорал он. – Очень важная!
– А, понимаю, понимаю. Меня, наверное, включили в национальную сборную по метанию дерьма, да?
Ринакер побагровел, тяжело задышал, так что ноздри его раздувались и опускались, как две грелки, из которых выливают воду, – он уже терял терпение.
– Ну хорошо. Ясно, что мне придется поехать, хочу я того или не хочу. Сейчас оденусь. – Я прошел в спальню. – И прошу не подглядывать.
Внизу нас ожидал большой черный «мерседес», и я уселся в него без лишних слов. Впереди сидело двое головорезов, а на полу у заднего сиденья лежал мужчина, руки которого были скованы наручниками за спиной, и сам он, вероятнее всего, находился в полуобморочном состоянии. Это предположение он вскоре подтвердил своим стоном – его наверняка били. Когда машина тронулась и человек на полу зашевелился, Ринакер носком сапога двинул ему в ухо.
– За что так? Он, может, не застегнул «молнию» на ширинке?
– Чертов коци! – проговорил Ринакер с таким ожесточением, будто речь шла о человеке, пристававшем к детям на улице. – Ночной почтальон, черт бы его подрал. Мы поймали его на месте преступления – он разбрасывал по ящикам большевистские листовки, призывая поддерживать КПГ.
– Я вижу, что это по-прежнему опасная работа.
Он не обратил внимания на мои слова и закричал шоферу:
– Этого ублюдка мы выбросим, а затем поедем прямо на Лейпцигерштрассе! Нельзя заставлять ждать его высокопревосходительство.
– А где его сбросим? С Шонебергского моста?
Ринакер засмеялся.
– Может быть, и так.
Он вытащил из кармана плоскую фляжку и разок приложился.
Как раз вчера вечером в мой ящик бросили такую листовку, и там высмеивали не кого-нибудь, а самого Премьер-министра Пруссии. Я знал, что за недели, оставшиеся до Олимпиады, Гестапо лезет из шкуры вон, чтобы разгромить коммунистическое подполье в Берлине. Уже тысячи коммунистов были арестованы и отправлены в концентрационные лагеря Ораниенбург, Дахау и Бухенвальд, в тюрьму «Колумбия-Хаус». Сопоставив оба эти факта, я вдруг понял, куда мы едем и к кому именно. От самой этой мысли мороз подирал по коже.
Машина остановилась около полицейского участка на Гролманштрассе, и один из головорезов вытащил арестованного прямо из-под наших ног. Думаю, что у него оставалось не много шансов – уроки плавания в канале Ландвер, как правило, непродолжительны.
Мы ехали по Берлинерштрассе, а затем по Шарлоттенбургштрассе – то есть пересекли Берлин по оси, с запада на восток. В преддверии Олимпиады улицы были украшены черными, белыми и красными транспарантами [26] . Ринакер мрачно смотрел в окно.
26
Цвета национального флага кайзеровской Германии.