Берлинские похороны
Шрифт:
Я какое-то время молча смотрел на него. На его улыбку и на его руку.
— В следующий раз, Джонни, когда тебе приспичит показать пальцем на человека, — сказал я, — помни, что три других твоих пальца смотрят в таю сторону.
Он опустил руку с таким видом, будто устал держать ее в одном положении.
— Мы поддерживаем связь со Стоком, — сказал он тихо.
Я удивился. Сток был советским полковником КГБ [2] .
— Значит, все это официально? — спросил я. — Обмен носит официальный характер?
2
См.
Валкан хмыкнул и бросил взгляд на майора.
— Скорее его можно назвать внеслужебным. Официальный, но внеслужебный, — повторил он достаточно громко, чтобы услышал американец. Американец рассмеялся и вернулся к своему шнурку.
— Насколько мы можем судить в Лондоне, здесь, в Берлине, много внеслужебной деятельности.
— Доулиш жаловался? — спросил Валкан придирчиво.
— Намекал.
— Ты скажи ему, что если он хочет, чтобы я работал исключительно на него, то за это придется платить мне побольше теперешних вшивых двух тысяч в месяц.
— Сам скажи, — ответил я. — Телефон прекрасно работает.
— Послушай, — сказал Валкан, из-под чистой манжеты выглядывали солидные золотые часы. — Доулиш не представляет здешней ситуации. Моя связь со Стоком... — Валкан сделал жест рукой, который означал превосходную степень. — Сток в сто раз умнее Доулиша, и он ведет свои дела сам, непосредственно, а не из кабинета в сотнях милей отсюда. Если мне удастся переправить Семицу через забор, то только потому, что я лично знаю несколько важных людей в этом городе. Людей, которым могу доверять, и которые могут доверять мне. А Доулишу останется получить почести и забыть обо мне.
— По-моему, надо сообщить Доулишу, — сказал я, — что потребует полковник Сток за переправку Семицы, как ты выразился, «через забор».
— Почти наверняка деньги.
— Об этом я и сам догадывался.
— Постой, постой, — сказал Валкан громко, чтобы вывести американца из полусонного состояния. — Майор Бейлис является официальным американским наблюдателем за этой сделкой. Я больше не хочу выслушивать твои грубости.
Американец снял свои солнцезащитные очки и сказал:
— Да, сэр, именно так. — И снова надел очки.
Я сказал:
— Просто чтобы убедиться, что вы не наобещаете чего-нибудь лишнего, устрой, чтобы я поприсутствовал на вашей следующей встрече с товарищем полковником Стоком, идет?
— Это трудно, — сказал Джонни.
— А ты постарайся, — сказал я. — В конце концов, именно за это мы тебе и платим деньги.
— Да, конечно, — сказал Валкан.
Глава 5
Когда игрок предлагает обмен или жертвует, он, естественно, имеет в виду последующие маневры, которые должны закончиться к его выгоде.
Берлин, понедельник, 7 октября
Бюстгальтеры и пиво, виски и шерсть, великие слова, выписанные цветным электричеством на стенах вдоль Курфюрстендам, — таким был театр западного благоденствия: громадная жрущая, орущая, смеющаяся сцена, переполненная толстыми дамами и карликами, марионетками, пожирателями огня, сильными мужчинами и множеством эскапистов. «Сегодня я присоединяюсь к труппе, — подумал я. — Теперь у них будет и иллюзионист». Подо
В моей комнате зазвонил телефон. Голос Валкана был размерен и спокоен.
— Ресторан «Варшаву» знаешь?
— На Сталин-аллее, — сказал я; это было хорошо известное заведение, куда часто заглядывали торговцы информацией.
— Теперь она называется Карл-Маркс-аллее, — сардонически заметил Валкан. — Поставь машину на стоянку напротив так, чтобы она смотрела на запад. Я буду там в девять двадцать. Идет?
— Идет, — сказал я.
От отеля «Хилтон» я проехал вдоль канала до станции метро «Халлешестор», а затем повернул на север к Фридрихштрассе. До контрольно-пропускного пункта отсюда всего несколько кварталов. Американскому солдату я предъявил паспорт, а западногерманскому полицейскому — страховое свидетельство, потом на малой скорости переехал через трамвайные пути Циммерштрассе, за которыми начинался мир, где слово «коммунист» не является ругательством.
Вечер был теплый. В освещенной неоновым светом комнате контрольно-пропускного пункта сидело не менее двадцати человек, на столах были аккуратно разложены стопки брошюр и буклетов с названиями типа «Наука ГДР на службе мира», «Искусство для народа» и «Историческая роль ГДР и будущее Германии».
— Герр Дорф. — Очень молодой полицейский листал мой паспорт. — Сколько денег у вас с собой?
Я выложил на стол несколько западногерманских марок и английских фунтов. Он пересчитал их и поставил штамп на мои бумаги.
— Есть у вас фотоаппарат или транзистор?
Юноша в кожаной куртке с надписью «Родезия», стоявший в другом конце коридора, крикнул:
— Сколько мне еще ждать?
Я слышал, как полицейский ответил ему:
— Придется подождать своей очереди, сэр. Мы вас сюда не приглашали.
— Только радио в машине, — сказал я.
Кивнув, полицейский пояснил:
— Мы не позволяем провозить только восточногерманскую валюту. — Он вернул мне паспорт, улыбнулся и отдал честь. Я пересек длинную комнату. Родезиец, приговаривая: «Я знаю свои права», стучал по барьеру, остальные молча смотрели прямо перед собой.
Я сел в машину. Обогнул несколько бетонных глыб, восточно-немецкий полицейский бросил взгляд на мой паспорт, и солдат поднял красно-белый шлагбаум. Я въехал в Восточный Берлин. У станции метро «Фридрихштрассе» толпилось много народа. Люди возвращались с работы, ехали на работу, просто болтались без дела. Я свернул на Унтер-ден-Линден — липы стали одними из первых жертв нацистов: от старого здания канцелярии Бисмарка остались только живописные руины, напротив которых стояло мемориальное здание, где двое караульных в зеленой форме и белых перчатках маршировали гусиным шагом, словно ожидая возвращения Бисмарка. Я объехал вокруг белой пустыни Маркс-Энгельсплац и около большого, облицованного бетонными плитами универмага на Александерплац свернул на улицу, которая вела к Карл-Маркс-аллее. Узнав по описанию стоянку машин, я припарковался. Карл-Маркс-аллее ничуть не изменилась с того времени, когда она называлась Сталин-аллее. Мили жилых домов и государственных предприятий, размещенных в семиэтажных домах русского типа, тротуары десятиметровой ширины, зеленые лужайки и велосипедные дорожки.