Берлинское кольцо
Шрифт:
— До этого ли! — скучно произнес полковник.
— Мне всегда до этого… Между прочим, если вы дадите мне возможность вернуть ценности, то я оговариваю условие… — Рут подняла глаза и с бесцеремонной наивностью, будто речь шла о какой-то само собой разумеющейся любезности, потребовала: — Они будут принадлежать мне… Как личная собственность, сбереженная в виде клада… Ну, разумеется, с вычетом пошлины при таможенной процедуре.
— Прежде надо найти ваш клад, фрау Найгоф. Мифический клад!
— Вы все еще сомневаетесь?!
— Сомневаюсь.
— Так поищите!
Он едва
— Не мы его прятали и не нам его искать… Это сделаете вы… Но предупреждаю…
— Не надо… Не надо предупреждать, господин полковник. Я на все согласна заранее… Благодарю вас.
Не ожидая разрешения, Найгоф встала и торопливо и не без изящества принялась приводить в порядок свою прическу. Закинув назад голову, она встряхивала волосы, взбивала их легким движением рук. И улыбалась, довольно и торжествующе. Она была еще хороша. И молода. Чуточку походила на ту далекую девушку с Шонгаузераллей…
Полковник с изумлением смотрел на это упоение женской самоуверенностью, на эту, подкупающую своей талантливостью, игру. Не зная, прерывать ее или нет, он несколько секунд подождал в нерешительности, потом поднял трубку и потребовал дежурного:
— Две машины к подъезду… Согласно вчерашней разнарядки… И наряд… Все сказано в рапорте…
7
А вот об этом она узнала уже в январе 1944 года. Узнала от мужа, Вали Каюмхана, имевшего слабость делиться с женой всеми новостями, касавшимися Туркестанского национального комитета, и даже теми, что шли по секретным каналам. Но прежде эта новость попала в четвертое управление имперской безопасности, то есть в гестапо…
Два месяца, а точнее шестьдесят четыре дня Дитрих ничего не знал о Саиде Исламбеке — с момента отправки приговоренного в лагерь смерти Заксенхаузен. Эта дата значилась на листке настольного календаря, где штурмбанфюрер любил отмечать последние встречи со своими жертвами. Потом, размышляя и анализируя, он перелистывал календарь и по известным лишь ему одному черточкам, кружкам и треугольникам восстанавливал прошлое. Исламбек попал на листок 18 октября в виде короткой зигзагообразной линии, проведенной синим карандашом.
И вот перед самым рождеством в числе многих донесений с оккупированных областей оказалось небольшое, но довольно странное по тону сообщение, вернее, запрос: действует ли еще приказ о задержании опасного государственного преступника Саида Исламбека, изданный летом 1943 года и предусматривающий вознаграждение в пять тысяч марок сообщившему о его местонахождении. Такой человек обнаружен в деревне Н., где расквартирована часть туркестанского легиона. Ответ просят дать немедленно, так как легион в связи с изменением линии фронта и отходом частей СС на новый оборонительный рубеж в ближайшие дни покинет деревню и тогда задержание преступника будет затруднено или вообще исключено из-за сложной военной обстановки в указанном районе.
— Идиоты! — едва не сорвалось с губ Дитриха. — Нашли время подсчитывать марки!
Это первое, что едва не сорвалось с губ штурмбанфюрера. Второе было сдержаннее и осмысленнее.
Откуда взялся Исламбек в какой-то белорусской деревне? Откуда он вообще взялся. Оба известных Дитриху Исламбека покинули этот мир и в силу самых элементарных законов природы не могли снова вернуться в него. Только чья-то ошибка могла воскресить мертвого. Одного из мертвых. Он подумал сразу о Берлинер ринге, о нелепой истории с двойником. Возможно, на эту историю натолкнули Дитриха марки, упомянутые в донесении. Вознаграждение было связано лишь с двойником. И именно его приметы перечислялись в извещении полиции.
Он снял трубку и попросил Ольшера: кто, кроме Ольшера, мог разобраться в этой туманной истории!
— Воскрес Исламбек!
Надо было удивить капитана невероятным известием. Однако всегда чуткий и настороженный, Дитрих на сей раз не уловил удивления начальника «Тюркостштелле». Было только недоумение и то наигранное:
— Как воскрес?
— Воскрес, вопреки логике.
— Не могли бы вы, господин штурмбанфюрер, пояснить это сенсационное сообщение. Я лично плохо усваиваю шутки, но надеюсь, вы не шутите.
— Увы, нет.
— Тогда введите меня в курс дела.
Дитрих не любил и не умел быть понятным. Работа воспитала в нем сдержанность, научила говорить лишь то, что необходимо для вовлечения собеседника в процесс узнавания тайны. Чужой тайны. Поэтому он не ответил, а спросил:
— Вы видели мертвого Исламбека?
— Да.
Тотчас Дитрих кинул несколько крючков, чтобы выловить подробности:
— Узнали? По облику или по приметам?
Ольшер откинулся на спинку кресла и облегченно, даже радостно вздохнул: теперь стало ясно, какого именно Исламбека имеет в виду штурмбанфюрер.
— По приметам, а точнее — по одежде. Лицо было до того обезображено, что кроме усов я не увидел ничего знакомого…
— Удлиненная мочка правого уха! — напомнил Дитрих.
— Мочка уха? — улыбнулся Ольшер. — Вы полагаете, что там были уши? Два распухших нароста!
— Родимое пятно на бедре! — почти крикнул штурмбанфюрер. — Помните, на него мы обратили внимание при осмотре?
Ольшер подождал, пока гестаповец кончит перечисление примет, потом сказал с иронией:
— До бедра я не дошел, дорогой майор, с меня было достаточно усов и кителя с нашивками унтерштурмфюрера и всей этой грязи!
— И она вас убедила, что убитый — Исламбек?
— В ту минуту — да!
— А сейчас?
Ответ требовал раздумий, во всяком случае, некоторой сосредоточенности: куда-то тянул Дитрих начальника «Тюркостштелле». Надо было определить насколько серьезно отнесся майор к сообщению, собирается ли он что-либо предпринимать. Если утвердить факт смерти, Дитрих, пожалуй, остынет и откажется от дальнейших действий, а они необходимы пока. Внутри Ольшер и радовался и тревожился. Сообщение о появлении Исламбека в далекой белорусской деревне принадлежало ему. Он составил текст, он переправил его через доверенного человека. Но конечный адресат этой корреспонденции не Дитрих, гестаповец только передаточный пункт. И надо, чтобы передаточный пункт сработал в нужном направлении.