Берлинское кольцо
Шрифт:
— Они просто выросли, — объяснил полковник загадку с соснами. — А возможно, упали в грозу или от топора…
— Здесь лес не рубят, — возразила Рут Найгоф.
— Тогда рубили везде… Но место вы помните? Место, где стояли эти четыре сосны?
— Недалеко отсюда… Только я уже искала…
— Надо полагать!
— И не нашла. Деревья — не дома, на них нет номеров.
— А почему вы решили, что спрятано именно на той полянке?
Найгоф пожала плечами — на этот вопрос не было ясного ответа.
— Она мне понравилась, и он это знал.
— Когда остановились?
— Недавно, перед приездом. Раньше мне казалось, что он избрал ложбину, где произошло трагическое событие и, возможно, из-за моих вещей его и убили, но потом отвергла эту мысль. В том месте не было следов лопаты…
— Вы говорили, будто дерн кто-то сорвал?
— Говорила… Даже пыталась проверить — земля под руками не рыхлилась, была твердой, слежавшейся за много лет как камень… Идемте, посмотрим!
Все пятеро зашагали в глубь леса, очень лениво зашагали, будто их неволили. Даже Найгоф и та не проявляла решительности. Ей, наверное, не хотелось возвращаться к прошлому или просто она не была убеждена в надобности такого возвращения.
— Вот здесь, — сказала она и кивнула на старую сосну с чешуйчатой, как у рыбы, корой. Чешуя была ветхой и жесткой, и когда ее трогали, должно быть, осыпалась и звенела, подобно пластинам червонного золота. Чешуя много раз менялась за эти годы, исхлестанная дождями, пронизанная ветрами, умирала и рождалась вновь. Не умирала лишь зарубка, впившаяся в кору глубокой раной. Присохла, приблекла, вроде чуточку обуглилась, но держалась на теле сосны.
— Ваша работа? — заметил полковник.
— Моя.
— Чем? — спросил он.
— Кинжалом… Не удивляйтесь, у меня был кинжал, подаренный одним офицером из управления СС… Он висел в моей спальне, так, для украшения. Иногда я брала его с собой в лес…
— И пистолет?
— Пистолета у меня не было.
Полковник старательно разглядел зарубку, словно определял, действительно ли она сделана кинжалом. Удостоверился и сказал разочарованно:
— Зря все.
— Нет, почему же! — возразила Найгоф. — Отсюда можно вести поиски. Полянка с четырьмя соснами находится где-то в той стороне! — Она показала рукой в направлении дач. — Сосны стоят четко по вершинам прямоугольника, и он невелик, шагов десять каждая сторона…
— Ну что ж, это ориентир… — Скептическое выражение, впечатанное навечно в лицо полковника, вдруг сменилось строгой сосредоточенностью. Он подозвал подчиненных и объявил: — Начнем… У нас не так много времени, чтобы строить свой собственный план поисков, поэтому примем предложение фрау Найгоф. Направление одно, разделим его на четыре линии, тесно соприкасающиеся, и прочистим лес. Думаю, что ни одна поляна не будет пропущена. Через полчаса сбор здесь, у этой зарубки!
Он расставил подчиненных по линиям, сам избрал левый край.
— Меня поведет фрау Найгоф… Итак, за дело!
Когда подчиненные уже скрылись за деревьями, полковник предупредил баронессу.
— Это — последнее.
— Что последнее?
— Последнее доказательство несостоятельности легенды, которой вас снабдили. За полянкой с четырьмя соснами уже не будет ничего романтического, только реальность, беспощадная реальность.
— Вы пугаете меня, господин полковник!
— Вряд ли! Уверен, что к такому финалу вас подготовили.
— Боже, какие жестокие слова!
Она задержалась, пытаясь показать свой испуг и одновременно увидеть лицо полковника, его глаза и в них тепло, ободряющее тепло. Не мог же он, в самом деле, так решить ее судьбу.
— Вам придется идти впереди, — напомнил полковник обязанности всякого задержанного.
— Ах, да!
Но глаза она все же увидела — выцветшие глаза, в которых не было даже искорки тепла, только — жестокость и недовольство. И смотрели эти глаза не на баронессу, а на тропу, по которой шел полковник и на которой давил иглы хвои, бесцельно разбросанные здесь ветром и смертью — вечно зеленый наряд не был вечным.
— Вы не хотите, чтобы я нашла утерянное? — спросила она, не оглядываясь. Спросила грустно, с беспокойством.
Ответить было трудно. Внутри у него таилось желание очистить Рут Хенкель, именно Рут Хенкель, но не Найгоф. Однако высказать подследственному свои побуждения он не имел права. И полковник промолчал. Некоторое время шел, сжав губы и глядя упрямо себе под ноги. Но тут же понял, что совершает ошибку. Найгоф могла истолковать молчание как растерянность, как попытку собеседника скрыть свой положительный ответ. И сказал подчеркнуто твердо:
— Не хочу.
— Вот как!
Тропка завершила свой путь по лесу и оборвалась у опушки, чтобы возникнуть вновь за асфальтом дороги. Найгоф остановилась, теперь она уже имела право оглянуться и посмотреть на него. Она посмотрела. И сжалась вся. Холодная, беспощадно холодная тень стояла в глазах полковника.
— Вернемся! — сказал он.
Найгоф опустила голову и сделала первый шаг — он мог считаться и последним. В это время над лесом взвился крик:
— О-го-го! Ко мне!
По тону, по радостной окраске звука Найгоф поняла, что сосны найдены. Догадалась просто. И еще догадалась, что нашел их тот молодой офицер с руками художника или музыканта. Ей этого хотелось…
Она не ошиблась. Нашел поляну именно тот молодой офицер с руками художника или музыканта. Нашел, хотя найти было почти невозможно. Не стояли на ней четыре сосны в виде прямоугольника. Когда все собрались на полянке, когда подошла Найгоф с полковником, он сказал:
— Вот они, четыре сосны!
Сказал весело, торжественно и обратился именно к ней, к баронессе. Собственно, он и старался для нее.
Но сосен было всего три. Офицеры это заметили, и на лице каждого читалось недоумение. Поэтому он пояснил: