Берлинское кольцо
Шрифт:
Зося следила за этим движением гостя с тревогой уличенного в преступлении человека. Она хотела спросить, зачем он переставил коптилку, но по тому, как уверенно и настойчиво действовал гость, поняла — спрашивать не следует. Ему все ведомо, даже мысли ее, незатейливые, наивные мысли.
— Я же сказал, нам надо поговорить наедине, без посторонних.
Испуг перешел в отчаяние. У стены, все так же держа руку на вороте кофточки, Зося заплакала. «А, черт, — рассердился Саид. — Неужели женщины не способны иначе выражать свои чувства!» Неделю назад ему пришлось наблюдать
Плакала Зося тихо и как-то скучно, не вызывая у Саида жалости. И плакала, видимо, с досады, от сознания собственной неумелости и неловкости. Слезы были скупыми, и она не вытирала их. Розоватые от огня крупные росинки путались где-то на ресницах, трепыхали, но не падали. От этого глаза Зоси, широко раскрытые, казались прозрачными и бездумными, как у ребенка — одно огорчение и только.
Саид сел на скамейку, притуленную к стене, оказался рядом с Зосей. И от соседства с хозяйкой ему стало легче и проще.
— Его убил капитан? — спросил он участливо, даже с каким-то притаенным сожалением и вроде продолжая давно начатый разговор.
И Зося почувствовала участие, кивнула. Не задумываясь, кивнула.
— Давно? — снова полюбопытствовал Саид.
— Уже месяц скоро…
Он что-то прикидывал в уме, молчал, а Зося, не ожидая новых вопросов, чинясь ей одной лишь ведомой закономерности, вдруг принялась рассказывать:
— Шел ночью, в недозволенное время — им, солдатам, не положено отлучаться после сумерек, вот и выстрелили… Я сидела за спицами, слышу — бах! И еще — бах! Не испугалась, часто стреляют тут, когда надо и когда не надо. Вяжу себе, жду… И не дождалась. Потом утром уже соседка Степанида говорит: «А твоего-то убили…» Вот…
Она повторяла не раз уже сказанное и даже кем-то уточненное.
— Плакала? — без интереса задал вопрос Саид. Хотя в этом и был для него смысл.
Зося кивнула. Не сразу, правда, а когда вспомнила — плакала на самом деле или нет. Не плакала, наверное, подумал Саид, а если и плакала, то вот так, скучно, от досады или отчаяния.
— Он один приходил?
На этот раз Зося торопливо, слишком торопливо кивнула, будто боялась, что гость даже в коротком молчании почувствует ее колебание. Кивок подкрепила словом:
— Один.
— Имя, конечно, не помните?
— Отчего же, Яша.
— Яша?! Ах, да… — Саид сообразил, что легионеры называли себя в деревне на русский лад, стараясь быть понятными.
— Может, как иначе по-ихнему, — пояснила Зося, — не знаю этого.
— А товарищи как называли его?
Она стала припоминать. Глаза еще больше распахнулись, в них горели прежние росные капли, теперь уже на самых кончиках ресниц. Совсем по-детски отдалась мысли Зося. Не предполагала, конечно, что попала в сеть чужую и раскрывает себя.
— Не Якуб? — подсказал Саид.
— Да, да… Якуб… Яков.
— Кто так называл его? Кто из товарищей?
Зося вовсе увлеклась, старательно принялась трудиться.
— Да этот, коротыш… Как его? Ну, с рассеченной губой.
— А?! — сделал вид, что знает, во всяком случае, что видел такого коротыша Саид.
— Он, он, — подтвердила Зося.
И чтобы уточнить, гость подсказал деталь:
— Тот, с которым Яша в Берлин ездил…
— Ага.
Зося вдруг опомнилась — не далеко ли зашла, да и надо ли было идти. Настороженно посмотрела на офицера, пытаясь уловить в его глазах злую мысль. Ничего в глазах не было злого — одно любопытство. Тогда она осмелела:
— Поссорились как-то из-за этого Берлина.
— Здесь, у вас?
— Ну, да…
И опять она почувствовала себя на чужой тропе, забрела все-таки на нее, а вот когда, не заметила. Боязно стало.
— А может, и не ссорились, показалось, наверное… Говорили-то по-своему…
— Вы все же догадались, что разговор шел о Берлине?
Чужая тропа оказалась путаной, блукать пришлось Зосе. В какую сторону кинуться, чтобы вернуться назад, на знакомое, твердое, не знала. Стала лгать:
— Слово-то такое, понятное. Оно по-всякому — Берлин.
— Конечно, — согласился Саид. — А вообще-то они дружили?
— Как сказать… Да не особенно.
— Вместе бывали?
— Ясное дело, если товарищи.
— В этой хате?
— Когда и в этой.
Она спохватилась, поняла, что увязла, и с вызовом посмотрела на гостя: соврала, мол, да наплевать! Все одно — не выкрутишься.
— Только вы не подумайте чего. Коротыш мне не нужен был. Противный такой, смотреть тошно… Просто пили. В другом месте-то неудобно, немцы следят, ну, а тут — четыре стены, чужой глаз осекется на улице.
Саид задумался: можно ли говорить с хозяйкой начистоту. Хотя легионеры и намекали на связь Зоси с партизанами, даже переход тридцати человек на сторону Советских войск объясняли участием этой бабы в переговорах Курамысова с командованием лесной армии, но предположения эти как-то не вязались с обликом Зося и особенно с ее поступками. Уж больно простой и глуповатой казалась хозяйка.
— Многие здесь бывали? — спросил он, желая проверить, насколько широк круг знакомых Зоси и есть ли в числе этих знакомых офицеры.
— О чем это вы? — скосила глаза на гостя хозяйка. — Не пойму.
— Курамысов бывал?
Она отшатнулась: так по стене и скользнула плечами. Движение заставило ее вдруг почувствовать холод, поежиться. Шагнула к печи, подцепила железную клюшку и стала ворошить ею поленья. Искры звездной россыпью заметались под малиновым сводом, кинули тысячи светляков на лицо и плечи женщины. И увидел Саид, как сильна она, как белеют ее тревожные и упрямые глаза. Почудилось ему, что Зося способна вот этой же толстой раскаленной клюшкой ударить его, ударить насмерть. И, может, сейчас она думает о том, как лучше обрушить железо на его голову. Не по себе сделалось Саиду, захотелось отодвинуться подальше, за стол, заслонить себя чем-нибудь надежным. А наперекор инстинктивному желанию уберечься, вспыхивало желание обнять ее, впиться губами в опаленное огнем лицо, в чуть обнаженные воротом кофточки плечи, сжимать ее сильное тело руками…