Берлинское кольцо
Шрифт:
— И сейчас, — ответил Ольшер, — хотя вы и поколебали мою уверенность.
Признание рассердило майора.
— Значит, никакого чуда не произошло, — с раздражением утвердил он. Ему не хотелось новой тайны, вообще никаких тайн не нужно было Дитриху. Не до них теперь! Убить, убить всех и все, что путается под ногами, что мешает понимать мир. Вот уже год, как он мучается от этого невообразимого обилия неожиданностей, случайностей и необъяснимостей. А ему нужна ясность, прежняя, пусть грубая, беспощадная, но дающая равновесие ясность. Теперь он совершенно убежден, что поступал правильно, уничтожая своих противников. Убитые уносили с собой загадки, а если и оставляли кое-что в этом мире, то Дитрих
А сомнение — это только начало…
— Значит, нет никакого чуда, — повторил Дитрих. — Обычная халатность… Надо признать унтерштурмфюрера живым. Ухлопали кого-то другого, небольшой маскарад с кителем и спектакль завершен.
— Вы так считаете? — с возмутительным равнодушием спросил Ольшер. Его, кажется, ничто не интересовало. Несколько месяцев назад каждый шаг Исламбека на Берлинер ринге беспокоил начальника «Тюркостштелле», сейчас он говорит о нем, как о чем-то ненужном, потерявшем значение.
— А как вы считаете, господин гауптштурмфюрер?
— Я еще не задавал себе этого вопроса, — снова увильнул от прямого ответа Ольшер. — Да и нужно ли задавать его. Какой смысл подбрасывать труп неизвестного лица под видом Исламбека?
Дитрих поразился наивности всегда рассудительного и реалистически мыслящего Ольшера.
— Чтобы сохранить живым двойника! — ответил гестаповец.
— Во имя чего?
— Вот это-то и надо решить: во имя чего?
Так решайте, хотел сказать Ольшер. Ему даже взбрело в голову подразнить штурмбанфюрера, ляпнуть какую-нибудь дерзость, пусть поежится в своем кресле, покряхтит. Но озлоблять гестаповца было рискованно, тем более сейчас, когда намерения Дитриха оставались еще тайной для Ольшера.
— Если в этом деле я могу быть полезен…
— Пока нет, — отрезал Дитрих. — Достаточно того, что вы сомневаетесь в подлинности Исламбека…
— Во имя чего!
Этот чиновник из Главного управления СС подсказал чертовски неприятную мысль, и теперь она будет сверлить мозг Дитриха, будет мучить. Во имя чего подменили двойника? Зачем надо было подсовывать полиции труп? Не лучше ли было просто похитить унтерштурмфюрера, да что похитить — его никто не охранял, — увезти в машине как приятеля. Нет, им (кому «им» — неизвестно) требовался мертвец. Они заметали следы, обрубали нить, которая вела гестапо к Берлинер рингу. Значит, все-таки кому-то нужен Исламбек, поддельный, но Исламбек? Или они не знали, что он поддельный!
Чертовщина какая-то! Голова кругом идет. Пустая, дешевая игра, затеянная для поимки на удочку британского агента, превратилась в трагическую для самого Дитриха комбинацию. Трагизм усиливался от появления новых доказательств ошибки Ольшера.
Вызванный в гестапо Фельске — этот брюзга, ничего умного не сказавший за всю жизнь, заявил, что не видел мертвого унтерштурмфюрера, а по сему сомневается в достоверности слухов о его убийстве.
— Так вы думаете — унтерштурмфюрер жив? — Спросил владельца пивного бара Дитрих.
— А почему бы и нет. В нашей округе вообще никого не убивали. Там живут порядочные люди. Ну, иной раз поспорят, не то слово скажут, с кем этого не случается. Однажды Макс Зайнерт даже заехал по физиономии младшему Коху за то, что тот оскорбил его жену. Такой шум был, представить себе не можете… Но убивать…
Дитрих посмотрел на Фельске с невыразимым сожалением и досадой. Делая пометку на пропуске, он торопливо задал последний вопрос, хотя желание было немедленно, без всяких слов вытолкнуть хозяина биргалле за дверь.
— Итак, вы утверждаете, что унтерштурмфюрера никто не убивал?
— В моем доме — да! Поймите, господин штурмбанфюрер, наше дело существует давно и пользуется хорошей репутацией…
— Не убивали?
— Нет.
— Точнее, вы не видели унтерштурмфюрера убитым?
— Не видел… То есть, меня не пригласили, а я мог установить, кто именно лежал в лесу… — Фельске понизил голос до шепота, и словно из глубокого ящика, придавленного крышкой, донеслись самые важные слова: — Ведь последним в ту ночь видел унтерштурмфюрера именно я. Как сейчас помню его бледное лицо и полузакрытые глаза, он был изрядно пьян, господин майор. Страшно пьян. И я сказал тогда: «Не лучше ли вам остаться дома, молодой человек, на улице темно и холодно». Но он не послушал меня…
— А если бы вас пригласили? — так же тихо, как и Фельске, произнес Дитрих. — Вы бы установили, что это не Исламбек?
Фельске хихикнул:
— Вряд ли…
Хохоток донесся из того же закрытого ящика.
— Почему? — напряг внимание Дитрих.
— Да потому, что в лесу никого не было.
— Как не было?
— Ну, как не бывает… Пустое место, и все. И это естественно. Зачем убивать, да еще бросать человека, за которого полиция обещает пять тысяч марок. Посудите сами, господин майор, кому не нужны пять тысяч марок, даже во время войны…
— Но деньги никто не получил, — дал справку Дитрих.
— Тем более, значит, никто и не охотился за вашим унтерштурмфюрером. Бесплатно никто не станет наживать себе неприятности. Надеюсь, вы со мной согласны, господин майор?
— М-да, — тяжело вздохнул Дитрих и постучал пальцами по столу. Это было проявлением полного разочарования и даже тоски. — Я вас понял… Вы свободны, господин Фельске!
Фельске, довольный собой, раскланялся и заторопился к двери.
— Послушайте! — превозмогая отвращение, остановил его Дитрих. — Все-таки… вы уверены, что унтерштурмфюрер не убит? По внутреннему чувству? Просто как человек, знавший его…
Фельске придал своему лицу важность и с достоинством, даже с торжественностью изрек:
— Уверен.
Значит, жив! Боже мой, сколько забот наваливается на уставшего Дитриха. И не простых забот: надо понять — кому и зачем понадобился двойник. А это не только трудно, но и не нужно сейчас Дитриху. Фронт настойчиво, уверенно приближается к рейху. Уже нет больше русских оккупированных областей, нет практически, хотя барон Менке звонил вчера и сказал (застенчиво сказал, словно извинялся перед ним, Дитрихом), что Восточное министерство сохраняется, ведь еще существует часть Белоруссии, есть Польша, Румыния. Жалок в своей застенчивой наивности доктор Менке. Чувствует старик — конец близок, его конец — руководителя идеологического отдела Остминистерства. Правда, барон сказал: «Это временно. Работа не сворачивается. Ведь будет контрнаступление. Должно быть». Сказал, но сам не верил в это. Да и кто верит! И вот, когда уже исчезает надежда и люди думают о себе больше, чем о рейхе, надо заниматься каким-то двойником, надо разговаривать с кретином Фельске и еще с кем-то. Надо, потому что Исламбек, кажется, оказался правым: «Они будут стремиться к главному, даже когда исчезнет он сам». Они действительно идут. Идут, оставаясь неизвестными.