Берлинское кольцо
Шрифт:
Недели через две обершарфюрер сказал по секрету коротышу: «Оказывается, Убайдулла изменник. Он предал нас. Не случайно сидит в пивном баре на Берлинер ринге». И показал объявление, где было сказано о каком-то Саиде Исламбеке, бежавшем из чрезвычайно секретного пункта и приговоренного к смерти. Фамилия была незнакомой, но все приметы, перечисленные в объявлении, совпадали с приметами Убайдуллы. «Он и есть Саид Исламбек, — шепнул обершарфюрер коротышу. — Я видел удостоверение в его шкафу, там так и сказано…»
Еще через две недели друзей Убайдуллы
Шел дождь, и пробираться через лес было трудно. Трудно из-за дождя и темноты и еще оттого, что за лесом был земляк, их друг Убайдулла…
16
Легионеры уже спали, когда в казарму ворвалась рота СД. Часовые были сняты бесшумно, как снимают их обычно лазутчики противника — кому-то зажали рот, кого-то оглушили прикладом, впрочем, Хаит знал пароль и мог обойтись без насилия, но это не входило в его планы. Он намеревался осуществить операцию по самым лучшим образцам, показать мастерство карателей.
Никто не оказал сопротивления. Не успел. Автоматы висели в сенях и добраться до них было уже нельзя, а солдаты в черных шинелях уже стояли в проходах и держали оружие наготове. Руки у них дрожали, поднимись только или даже крикни, нажмут на спуск и изрешетят очередями и легионеров и сами стены казармы.
— Стройся!
Легионеры понимали, что это значит. В одном белье выйти перед койками и стать навытяжку. Стоять так, пока обыщут койки, мундиры, шинели, пока каждый карман не будет вывернут и не окажется пустым. Горе тому, кто спрятал пистолет в постель. Его расстреляют сейчас же — выведут наружу и хлопнут. И будет лежать на снегу до утра, пока не занесет метель, не превратит в белый бугорок студеная пороша.
— Стройся! Быстро.
У Хаита был какой-то список, он смотрел в него и выкликал легионеров. Они делали два шага вперед и замирали. Испуганные и озябшие. Солдатское белье не защищало от холода, что гулял по казарме — бывшем колхозном коровнике, превращенном немцами в жилье для рядовых. Несколько железных печей, раскаленных докрасна, не в состоянии были отстоять коровник от ударов ветра и мороза.
В числе названных оказался и коротыш. Но он не вышел из строя. Хаит дважды выкрикнул:
— Иногамов!
Отклика не последовало. Капитан прошагал вдоль шеренги, пытливо вглядываясь в лица легионеров — он хорошо знал коротыша, во всяком случае, помнил его.
— Где Иногамов? — спросил Хаит дежурного офицера, и голос прозвучал раздраженно. Пока только раздраженно.
Дежурный замешкался. Промямлил, испуганно тараща глаза на капитана:
— На поверке был…
— Был?! Кто отвечает за личный состав батальона? Кто, я спрашиваю?
Дежурный молчал. Тогда Хаит дал волю злобе:
— Распустились! Шляетесь по деревне, заносите партизанскую заразу в батальон. Вам недорога честь мундира, клятва фюреру!
Злая нота росла, обретала жесткость и звонкость, уже не с губ, казалось, слетали слова, а возникали где-то вверху у стропил, бились там в истерике и на людей падало лишь эхо. Оглушительное эхо, пугающее, бросающее в дрожь. Да, так, именно так Дирлевангер готовил себя к расправе и учил этому Хаита. Две минуты, не более, требуются для увертюры, потом надо бросать роту на обреченных, слать пули в их головы и животы, нажимать крючок пистолета, нажимать нервно и торопливо, пока не иссякнут патроны в магазине и пока адъютант не сменит пустой «аурет» на заряженный, сменит торопливо, чтобы Хаит не остановился, не остыл, не растерял хмель злобы.
Жаль, конечно, что легионеры не сопротивлялись, не сделали ни одного выстрела, даже не попытались сделать. Один выстрел заменил бы всю эту процедуру со взвинчиванием нервов. Капитан вспыхнул бы сразу, да и рота загорелась бы желанием убивать.
Теперь все зависело от командира, от его злости. Оборвав крик, он скомандовал стоящим перед строем:
— Ма-аш!
«Восемнадцать человек! — мысленно подсчитал Хаит, все те, кто был указан в донесении. — Не много, но для острастки, пожалуй, достаточно, остальных выудим утром…»
Когда бело-серая цепочка — солдатское белье было бело-серым, — протопав по земляному полу, исчезла в темном проеме двери, капитан повернулся к остальным легионерам и холодно бросил:
— Всем одеться… — Глянул на часы, отметил время. — Три минуты на сборы, потом за дверь!
Метель только разыгрывалась. На станции Хаита встретила первая робкая волна, теперь ветер набирал силу — и гудел, и свистел, и выл, неведомо откуда налетая на деревню. Хотелось заслониться от вихря руками, как там, в дороге, но Хаит не заслонился, еще раз принял метель и еще раз показал солдатам, что способен быть мужественным. Мужественным и непоколебимым. Сейчас они это увидят.
Выгнанные из коровника легионеры сбились в кучу, заслонились почти голыми спинами от снега и ветра.
— Фор! — столкнул их с места Хаит, немецким словом столкнул, напоминая этим, что они солдаты немецкой армии и что он немецкий офицер.
Легионеры сделали несколько шагов и сразу завязли в сугробе.
— Фор! — повторил Хаит.
Никто не сдвинулся с места.
Тогда он заревел в бешенстве:
— Фор! Фор! — и стал грязно ругаться, припоминая все страшные слова, когда-либо слышанные им. Перед смертью людям надо было еще услышать грязную брань, испытать унижение.