Бермудский Треугольник
Шрифт:
— Дядя Ге-е-ельман, — ещё раз пропело нежное создание и вдруг с отрывистым детским «Ня!» резко вытащило из кармашка шоколадную конфету, сунув её почти к самому его носу.
— Спасибо Леночка, — воркуя, ответил Герман, принимая подарок.
Ещё чуть ли не с десяток раз прозвучало обворожительное «Ня», пока поплывший от приступа сентиментальности разведчик не обзавёлся кучкой детских радостей, включавших пупсика, колечко, заколку и маленького керамического поросёнка — знака наступающего года по входящему в моду восточному календарю.
— Хороший год будет, изобильный, — прокомментировал появление игрушечного поросёнка будущий эмигрант, пряча искалеченную руку за спину.
— Не сомневаюсь! — доброжелательно откликнулся молодой человек, наслаждаясь вознёй с ребёнком, — И что ж вы так рано отъезжать собрались, подождали бы ещё годик, глядишь — и передумали!
— За тучными годами худые стадами ходят…
— Да бросьте вы эту мистику, Симон Аркадьевич! Оставались бы на Родине, внука растили.
— Я там за ним послежу, пока Альбина с Ерофеем в Армии обороны Израиля служить будут.
Герман представил, как пышнотелая Альбина бегает по горам с автоматом и рассмеялся. Белокурая девочка, приняв веселье на свой адрес, решила ещё раз блеснуть щедростью, но кармашек был пуст. Тогда она со вздохом сорвала со своей головы алый бант и протянула его «дяде Гельману». «Ня!» — решительно сказала она, рассыпая по худеньким плечам нежный пух детских волос. И вдруг у Германа судорожно перехватило дыхание. Пушистая головка маленькой девочки пахла Ольгой. Нежный сладкий аромат, словно замешанный на тёплом молоке, вызвал череду воспоминаний того вечера, который подарил единственный поцелуй её матери. Растроганный, он ещё теребил бант, когда Леночка уже бежала к ней. Ольга словно пушинку взяла её на руки и холодно взглянула на Германа.
— Маленьких обижаешь?! Отдай сейчас же бант!
— Ольга, отстань от человека, — пробасил за её спиной Михаил, перехватывая дочь. — Это я его попросил посидеть, пока курил на лестничной клетке.
Поскотин был совершенно обескуражен. «Откуда эта холодность?» — размышлял он, ища поддержку в глазах Михаила.
— Не принимай близко к сердцу! — участливо отозвался Ольгин муж, — Она за свою семью любому лицо расцарапает.
Сбитый с толку Поскотин уже поверил его словам, когда уловил еле заметное волнение в её глазах. «Или это показалось?» — подумал он, когда взрыв голосов возвестил о начале новогоднего застолья. Растерявшийся влюблённый сел рядом с беспечной Надеждой напротив Ольги и её мужа. Мочалин, сидевший по другую сторону он неё, заговорщицки подмигнул. Герман скривился, пытаясь отреагировать на сигнал, чем немало рассмешил свою соседку.
— Гера, ты сегодня зажатый, как морской узел, расслабься! — посоветовала Надежда.
— Это я твоего майора испортил, — сознался фронтовик, примостившийся по левую руку от него.
— Какого майора? — насторожилась Надежда.
— Симон Аркадьевич! — взвыл Поскотин.
— А вы разве не распробовали? — спокойно продолжил старик. — Этого майорана, который в мясном салате…
— Что? — в один голос спросили Надежда и Герман.
— Майоран! Я сегодня в мясной салат майорана слишком много положил… Ну, как есть можно? Да вы не стесняйтесь, накладывайте. Доктора рекомендуют его при метеоризме.
— Браво! — воскликнул из-за спины Надежды восхищённый игрой слов Вениамин, — Я бы ещё в салат варёного языка добавил, который мой друг не по делу распускает.
Вскоре общаться за столом стало невозможно. Тосты следовали один за другим. С шумом взвивались к потолку пробки от шампанского, звенели бокалы. Захмелевший Ерофей и сгрудившиеся вокруг него друзья грянули «В лесу родилась ёлочка» на мелодию «Happy New Year!». Не сведя в гармонию русские слова и мотива распавшейся группы «Абба», компания зашлась весёлым смехом, оборвавшимся с появлением на экране телевизора заставки с изображением Кремлёвских башен. Женщины зашикали, а мужчины вновь принялись открывать шампанское и наполнять бокалы.
— Опять всесоюзные похороны намечаются, — обратился старый еврей к своему соседу.
— Какие ещё похороны? — недовольно отреагировал Поскотин, отодвигаясь от склонившегося к нему старику.
— А ты посмотри, видишь, Василь Васильевич поздравляет с Новым Годом. Заметь, не генсек Андропов, а первый зам. Председателя Верховного Совета.
— Ну и что?
— А то, что Кузнецову уже восемьдесят один год! Видано ли дело поздравлять страну со светлым будущим человеку, одной ногой стоящему в могиле?
Раздражённый Герман обернулся к экрану, где человек, похожий на сказочного Кощея, монотонно читал по бумажке текст.
— Зато без очков! — обратил он внимание надоедливого соседа на единственную деталь, внушающую оптимизм.
— С Новым Годом, дорогие товарищи! — прочёл заключительные строки Кощей и, оторвавшись от текста, от себя добавил, — С новым счастьем!
На экране появились часы Спасской башни. Под бой курантов стрелка дёрнулась и замерла на цифре двенадцать. «Ура!» — взорвалась счастливым криком гостиная, короткой очередью ударили взрывпакеты с конфетти, брызнули искрами бенгальские огни, и шумная компания продолжила своё весёлое плавание за исчезающими вдалеке порогами старого года.
Заблудшие
Разгорячённый Мочалин ударом ноги вышиб доску в заборе и галантно предложил пройти через образовавшуюся брешь Надежде с Вероникой, за которой последовали ещё две девушки. Завершал процессию захмелевший Поскотин, который не замедлил свалиться в сугроб, зацепив ногой за деревянный брус заграждения. «Водку побереги!» — запоздало крикнул Веник, подавая руку своему товарищу. Герман был счастлив. Одной рукой вытирая с лица тающий снег, он радостно смеялся, демонстрируя в другой холщёвую сумку, забитую спиртным и праздничной снедью. Весёлая компания направлялась к дому прапорщика Вероники, где планировалось провести остаток новогодней ночи. Чтобы сократить путь, молодые люди пошли напрямки через стройку, на которой неделю назад был залит фундамент Дома детского творчества. «Поторапливайся!» — крикнул Веник, забравший провизию, пока его друг чистил костюм от снега. Сзади за забором послышались переливы гармони и нестройный хор грянул «Ой, мороз, мороз…». Вслед за этим между досок забора появилась всклокоченная мужская голова. «Здесь до катка можно пройти?» — поинтересовалась голова, не забыв поздравить двух легко одетых вандалов с праздником. «Хоть до Сокольников!» — дурачась, ответил Поскотин. Приняв его слова за приглашение, от забора с треском отделилась ещё одна доска, и в образовавшийся широкий проём хлынул поток музыкально одарённых граждан.
«Как приду домой на закате дня, — вопил солист, растягивая меха, — Обниму жену, напою коня, — вторили ему хористы, — и даже лишённый слуха Веник, не удержавшись, поддержал коллектив, — Обниму жену, напою коня, — орал он на варварский мотив, ещё больше воодушевляя пьяную компанию». Где-то вдали послышалась трель милицейского свистка.
— Герка, давай, ноги-ноги! — пугливо озираясь, просипел Мочалин.
— Погоди, дай следы замету, — расстёгивая брюки, храбрился Поскотин.
— Что, до Вероники донести не можешь?