Бес Славы
Шрифт:
Бабуля не появляется, зато Матвей Георгиевич оказывается рядом. И я чувствую прикосновение его пальцев к своему подбородку. Вздрагиваю, хочу отстраниться, но хватка крепкая.
Наши взгляды сталкиваются. Это невыносимо. Больно на физическом уровне. Как будто каждая кость в теле ломается, как будто внутренности скручивает.
– Перестань меня бояться, – уже мягче произносит Матвей Георгиевич.
Я снова вздрагиваю, когда его дыхание касается моей щеки. Даже здесь, в собственном доме,
– Жду на улице, – так и не добившись ничего от меня, бросает он и уходит.
А я продолжаю стоять ни жива ни мертва, пока в кухне не появляется бабушка и не зовет меня:
– Стася!
Даже отвыкла от такого обращения. Отмираю, как будто выныриваю из кипящей смолы, хватаясь за бабушку, как за спасительную соломинку. Смотрю в такие любимые и родные глаза, но не знаю, что сказать. Только и говорить ничего не надо.
– Он не плохой человек, милая, просто несчастный и запутавшийся.
До меня не сразу доходит смысл сказанных бабушкой слов. Продолжаю смотреть в ее глаза и чувствую, как мои наполняются слезами.
– Ну-ну, моя хорошая, не надо плакать, – говорит бабушка. – Мужчины не любят женских слез, – она обнимает меня, крепко прижимая к груди. Гладит по голове и тихо говорит: – А то, что он отец, Матвей должен знать. И ему решать, что с этим делать. Но это так, совет. Я в любом случае буду на твоей стороне... А Мартушка скоро поправится. Только ты навещай ее. Моей любви ей, конечно, хватит. Но и мама ей нужна.
Ее последняя фраза опять вызывает у меня прилив слез. Потому что я вспоминаю, как мне не хватало мамы, несмотря на все старания бабушки ее заменить. Да, мама – это другое. И я не должна лишать Марту матери. Причем любящей и заботливой.
Старательно сдерживаю слезы. Выпрямляюсь, провожу рукой по бабушкиному лицу. Боже мой, а морщин-то у нее прибавилось, возраст берет свое.
– Спасибо тебе за все, – шепчу я.
– Это тебе спасибо, – улыбается она. – А теперь иди, тебя ждут.
Целую бабушку и иду к двери. На ходу вытираю ладонью все еще влажные глаза. Спускаюсь по ступенькам и быстрым шагом приближаюсь к калитке. Она открывается со скрипом, я выхожу на улицу и оглядываюсь. Пусто. И даже как-то непривычно тихо.
Машина Матвея Георгиевича стоит на том же месте, за кустами акации. Издалека вижу оранжевый огонек сигареты, который иногда мелькает в открытом окне.
Подхожу ближе и с каждым шагом чувствую – ноги подкашиваются. Так, спокойно, Станислава, держи себя в руках и на ногах.
Открываю дверь автомобиля, сажусь. Поворачиваюсь в сторону водителя, Матвей не смотрит в окно, потом выбрасывает окурок и заводит машину. Резко разворачивается. По деревне едем медленно, но оказавшись на дороге, Матвей прибавляет скорость.
– Можно... чуть... медленнее? – спрашиваю я. Но он меня как будто не слышит. Как будто ушел куда-то глубоко в себя. Тогда я повторяю громче, практически кричу: – Можно помедленнее?
Матвей словно приходит в себя, трясет головой и смотрит на меня.
– Пожалуйста, – прошу я.
Автомобиль сбавляет скорость, а потом прижимается к обочине и останавливается. Страх сковывает еще сильнее, чем от быстрой езды. Пустая дорога, ночь и только мы вдвоем.
– Какого черта происходит? – слышу вопрос, а потом щелчок зажигалки.
– Не поминайте нечистого к ночи, – отвечаю тихо.
У меня нет, конечно, такого шестого чувства, как у бабушки, но я понимаю: он уже догадался, по крайней мере, такая мысль промелькнула. Вот только Матвей ничего не спрашивает, как будто ждет, что я скажу. Или просто не хочет принимать свою догадку, вот и бесится.
– Слава! – начинает Матвей Георгиевич выходить из себя.
– Извините, – тихо говорю, не поворачивая голову.
– Блядь!
Крик на весь салон почти оглушает, потом раздается хлопок двери, и через пару секунд открывается моя.
– Что вы?..
– Лучше молчи.
Матвей, нагнувшись в салон, отстегивает мой ремень безопасности и вытаскивает меня за руку на улицу. Он злится, очень злится. Только мой лимит страха уже исчерпан. Я опустошена. Пусть хоть бросит меня здесь. Мне уже все равно.
Я даже не боюсь того, что он держит меня, прижимая к себе вплотную одной рукой, а другой – снова удерживает подбородок, чтобы видеть лицо. Хотя что он там в темноте разглядеть-то хочет? Но потом понимаю и просто усмехаюсь… Как тогда, в парке, когда он телефоном светил мне в лицо, а я не могла видеть его, так и сейчас невыключенные фары освещают его спину и мое лицо. Хорошо, хоть не слепят.
Дальше наш разговор походит непонятно на что. Матвей кричит:
– Это мой ребенок?
– Да, – абсолютно равнодушно отвечаю я.
– Ты уверена?
– Да.
– Ты специально ко мне устроилась в дом?
– Нет.
– Тебе бабки от меня нужны?
– Нет.
– Когда меня узнала, когда в обморок завалилась?
– Да.
– Почему не сказала?
– Не знаю.
Матвей отпускает меня, и сразу становится как-то холодно. Я поеживаюсь и жду, что он дальше скажет.
– Нет, так у нас разговора не получится. Ты можешь не вести себя как вареная рыба?
– А как я должна себя вести? – спрашиваю я с взявшейся откуда-то злостью. Не помню себя такой, даже не узнаю.