Бесконечное движение к свету
Шрифт:
– Не знаю – тихо ответил полковник – Но физически я ведь не страдал. Мне кажется, это будет не равноценно.
– А может наоборот, вы совершили доброе дело?
До этого полковник говорил отрешённо глядя вдаль. Теперь же, услышав вопрос лейтенанта, он резко повернул к нему голову.
– Как это…?!
Лейтенант смотрел в глаза полковнику и заговорческим тонам шептал в лицо.
– А вот смотрите, товарищ полковник, младший сержант Шаус сейчас в раю. Значит ему там хорошо, он там блаженствует. А благодаря кому? Благодаря вам же. Не было бы вас и он, возможно, да сих пор был бы жив. Но кто знает, как он бы жил? Может быть, за это время он так бы нагрешил, что осталось бы ему только прямая дорога в ад. А так, вы его спасли, получается.
Полковник и лейтенант довольно долго смотрели друг на друга – один растерянно, другой с любопытством. Наконец полковник приложил ладонь к глазам, потом взялся за бороду.
– Нет – сказал он и закусил губу – Нет! – повторил он снова через какое-то время – Лейтенант, ты меня путаешь. У меня был порядок в мыслях, а ты меня путаешь…. Узнаю подчерк Феликса…. Что же это получается что самый страшный грех – «не убей» – это уже и не грех. По сути греха как такового и вовсе нет. Ведь тогда получается, что все мученики должны благодарить своих мучителей за то, что в страшных муках приняли мученическую смерть и из-за этого оказались в раю? Нет, лейтенант, здесь ты не прав.
– Ну почему же не прав! – эмоционально произнёс лейтенант и вскочил на ноги – Здесь как раз всё очень хорошо стыкуется. Вот судите сами: убили ребёнка – он показал рукой в сторону домов – ему, наверно, не было и года. О каком-либо его грехе здесь речи быть не может. Но кто за это ответит? Каму гореть в аду? Разве тот солдат, выпустивший снаряд по сараю, виноват? Он не в ребёнка стрелял, он стрелял в бандита. И здесь даже не важно – был ли там этот бандит на самом деле или ему показалось. А может командир этого солдата виноват в этом? Или командир командира? И вот по этой лесенке мы так доберёмся до самого верха. Может, самый верхний виноват, что погибла безгрешная душа? Так нет же, самый верхний тоже делал всё по закону, согласно конституции и даденному ему праву. Так кому же гореть в аду?
Полковник опустил голову и начал говорить себе под ноги, монотонно и глухо произнося слова – «Они сами виноваты…. Между нами существует негласное правило: они не прячутся в жилых домам, мы не стреляем по жилым домам. Зачем они полезли в этот сарай? Во время боя надо сидеть в доме: в подвале, в шкафу, за печкой, под кроватью, но в доме! Или, если уж так получилось, то не прятаться в сарае или кустах, а взять ребёнка на руки и стать во весь рост. Я уверен – никто бы в них специально не стрелял».
Полковник замолчал, но продолжал смотреть в землю.
Лейтенант, глядя на полковника сверху вниз, сунул руки в карманы и, покачиваясь на носках, задал всё тот же вопрос – «Так кому же, всё-таки, гореть в аду?».
Полковник тихонько застонал, медленно ворочая головой то влево, то вправо и его лицо исказила гримаса боли.
Лейтенант, видя его нерешительность и растерянность, продолжал – «В сущности, Гитлер тоже может сказать, что он ни в чём не виноват, что он за всю свою жизнь не убил ни одного человека. И будет прав. Но он создал систему, эту машину для убийства и взял на себя ответственность. «Не думайте – говорил он подчинённым – За вас думать и отвечать буду я». А тот солдат, выпускавший смертельный газ, тем более скажет, что он не виноват, что ему приказали. Так кому же гореть в аду?!».
– Стоп, стоп, стоп… – полковник вдруг поднял руки, вскочил, начал нервно ходить взад вперёд, опустив голову и махая на лейтенанта указательным пальцем – Это вопрос серьёзный, это тебе не поссать в сапог – он, вдруг, подошёл почти вплотную к лейтенанту и начал говорить ему в лицо – Да, Гитлер таким в этот мир явился не сразу. У него тоже была мать, она ему рассказывала сказки, пела колыбельную. Он был ребёнком, его любили и заботились о нём. Он играл в игрушки, читал стихи. Всё как обычно, но что-то случилось потом, когда он стал взрослым, когда у него сформировались определённые взгляды. И здесь, в общем-то, тоже всё начиналось вполне безобидно: патриотизм, любовь к Родине…. Да, лейтенант, ты прав, это общество было таким. Оно ждало его появления, хотело этих взглядов. Разве они не видели, что творилось вокруг? «А, ну и пусть – думали одни – я посмотрю, что из этого получиться. Меня это не касается. Я здесь не причём – говорили другие – А что я могу? Что я один сделаю? – вопрошали третьи – Я человек маленький и так далее». И они вскидывали руку и как все кричали – «Хаиль!». Сначала думали, что это так, не серьёзно, что это пройдет, но потом, когда поняли, что всё зашло уже слишком далеко и изменить уже ничего нельзя, они вынуждены были вскидывать руку и кричать «Хаиль!». Поэтому виновны все: и тот, кто наставлял, и тот, кто пускал газ, и тот, кто бросал уголь и даже тот, кто просто пахал землю. И пусть последний его взгляды не поддерживал, и даже не вскидывал руку, но он, видя всё это, молчал. Вот в этом и есть его вина.
– Товарищ полковник, вы представляете, что значит сказать Гитлеру – нет?
– Да, представляю. Поэтому преклоняюсь перед теми, кто когда-нибудь осмелился сказать диктатору «нет».
Лейтенант страдальчески вздохнул и покачал головой.
– А ты как думал, лейтенант? – глаза полковника округлились, брови поползли вверх – Зло надо уничтожать на корню. Видишь ложь, обман, несправедливость – кричи, бей в набат, возмущайся, требуй. Иначе, когда это зло разрастётся, окрепнет, будет уже поздно. Оно уничтожит тебя, растопчет, вываляет в грязи, заставит жрать твоё же дермо. И ты будишь жрать, потому что на кону будет стоять твоя жизнь или жизнь твоих близких. Тебя будут унижать, ты будишь молчать. Тебя будут убивать, ты будишь молчать. Причём делать всё это будут публично, для острастки остальных. Вот пчёлы в этом смысле молодцы: если видят, что какая-то особь ведёт себя не нормально, сразу отрывают ей голову.
– Пчёлы, товарищ полковник, не очень хороший пример. Гитлер точно так же боролся за чистоту своих рядов.
– Правильно. Только раньше, надо было с ним так бороться.
– Конечно, если бы с ним так боролись, то Гитлер и не пришёл бы к власти. Но тогда не было бы и демократии.
– Есть такое понятие, лейтенант – диктатура закона. Пчелы подчиняются закону, который называется природный инстинкт. Закон, принятый обществом, продиктован необходимостью и потребностью этого общества. И он подлежит безприкословному исполнению и жесткому контролю. Если прописано в законе – два срока президентства, значит и должно быть два срока, кто бы там и как бы там не просил и не умаля. Да, демократия это очень плодородная почва. Но за урожаем, лейтенант, надо следить. Надо пропалывать, культивировать, удалять сорняки. А так эту свободу у народа потихонечку и отобрали, с его же молчаливого согласия, а то и одобрения. А выращенный таким образом диктатор, в дальнейшем, уже чётко контролировал всходы. Чуть где появился расточек инакомыслия, его тут же бесцеремонно под корень. И с этим уже ничего нельзя было поделать. Уже больше ничего не оставалось как выбросить на помойку понятия честь и достоинство, покорно соглашаться с тем что тебе говорят и бодро, что бы не вызывать подозрения, вскидывать руку и кричать – «Да!». С диктаторами нельзя бороться демократическими методами, по той причине, что их просто уже нет. Есть видимость демократии. Между прочим, в истории имеются факты, когда эта видимость являлось причиной крушения диктатуры. Сейчас я расскажу тебе случай, который произошёл со мной во время учёбы в военном училище. Однажды на политзанятиях преподаватель решил провести экспериментальный урок. Суть эксперимента заключалась в том, что один ученик изображал обычного гражданина Союза Советских Социалистических Республик, политически грамотного, сознательного человека. А другой – его идейного противника. Этим другим был я. Обычный гражданин должен был доказать идейному противнику, то бишь мне, преимущество советского строя. Полемика получилась настолько бурной, что она заняла весь урок. Но самое интересное, что за это время мне ничего не смог доказать ни идейный и грамотный гражданин, ни лучшие ученики взвода, призванные ему на помощь. И не потому что я был какой-то антисоветчик. Просто логически рассуждая, неожиданно для себя самого, я пришёл к определённым выводам. Но в запале дискуссии, в качестве аргументов я использовал кое какие факты из архива КГБ. Помнишь, я тебе о нём рассказывал? После этого случая у меня появились нехорошие предчувствия. И действительно – через два дня меня вызвали в особый отдел.
Мне не интересно и совершенно безразлично было, кто на меня донёс. И шёл я туда смело, не испытывая ни капли страха. Может быть потому, что эти возникшие вдруг противоречия я сам не мог разрешить? Ведь до этого случая я даже и не задумывался над такими вещами и теперь был уверен, что там, в особом отделе, опытные специалисты наставят меня на путь истинный.
В образе «великого инквизитора» явился офицер КГБ в звании полковника. Он был тактичен, вежлив, говорил спокойно, слушал внимательно. Я ему рассказал всё. И об архиве в том числе.
От него я ожидал какой-нибудь воспитательно-пропогандистской нотации, в стиле нашего замполита. Однако он обратился ко мне как к человеку с непонятной мне идейной позицией.
«Зачем ты «капаешь»? Зачем ты «роешь»? Что ты ищешь? – спрашивал он – И самое главное – кому и что ты хочешь доказать? Да, мы работаем как камнетёсы: подгоняем материал под нужную форму, потому что здание социализма, на том фундаменте, не устоит. Но для кого мы всё это делаем? Для того же народа, для простых людей. Мы для них создали эту систему и имеем право, даже обязаны, контролировать и защищать её. А ты для кого стараешься? Кому нужна твоя правда? Может для мирового империализма? Но запомни – здесь никто тебе и спасибо не скажет за твою правду. Куда вы приведёте тех, кто пойдёт за вами? Но за вами даже никто и не пойдёт. Правда ведь неприглядна, жестока и безобразна. А человеческая душа стремиться к добрым и светлым чувствам. Вы, со своей правдой, как слепые каты будите блуждать не находя поддержки и понимания. А мы, для людей, создаём светлый и чистый образ. Да, мы где-то что-то исправляем, где-то что-то добавляем своё, нужное, подходящее нам. И ты посмотри, как счастливы эти люди, как радостью светятся их лица. И не нужна им твоя правда, не хотят они её знать. Наша иллюзия им важнее хлеба, они готовы драться за неё и умирать. А ты со своей правдой хочешь всё это разрушить? Да этот же народ тебя за твою же правду притащит на эшафот, поднимет виселицу и намажет верёвку».