Бесконечное лето: Не чужие
Шрифт:
Она прищурилась — чуть ли не мечтательно.
— Я обычно внимание отвлекала: «Дяденька, дайте гривенник, мне на булочку не хватает!» Большинство отшивало, но попадались и лохи, и свою копеечку я с этого имела. Один раз мы даже квартиру обнесли — я влезла в форточку и открыла дверь ребятам на площадке. Но потом ребята начали думать уже насчет грабежа и прочей мокрухи — тут я и соскочила. На детской зоне чалиться — извините, без меня.
Славя как-то очень внимательно посмотрела
— Соскочила, значит? И твердым шагом отправилась в специнт? Нет-нет, ничего необычного, конечно, просто интересно…
— Бли-и-и-н… — протянула Ульянка. — Ну что за люди, ни о чем с вами не поговоришь… Ладно, был один случай. После него меня и взяли в оборот ваши из института. Предложили выбор, так сказать. Но я все никак не расскажу то, что хотела.
— Имя, сестра, имя, — сказал я и потянул из костра прутик с салом и поджаренным хлебом. Прутик ронял в огонь капельки жира, сгорающие в полете. — Не останавливайся, прошу — ведь чем больше выпьет комсомолец, тем меньше выпьет хулиган. Ну, или съест, как в данном случае.
— Обжора, — хихикнула Ульяна, но продолжила. — В общем, на одном таком деле я была, врать не буду… теперь. Но как раз после него и решила спрыгнуть с темы, очень уж мне тогда все не понравилось… В общем, схема была такая: по ночной пустынной улице идет лопух — то есть будущая жертва. У обочины сидит маленькая девочка, вся в слезах — подвернула ножку, или там связки порвала, например. Лопух останавливается, пытается помочь — на то он и лопух, собственно, тут нужно сразу или брать такси или скорую вызывать — но, в общем, тормозит. А девочка плачет и отвлекает, пока из кустов выходят веселые ребята Робин Гуда и лишают олуха разных ценных, но ненужных в хозяйстве вещей. Все занимает минут семь-девять, команда у нас была сработанная, ни одного совершеннолетнего, завсегдатаи детской комнаты милиции…
Она помолчала. Мимо текла река, синяя, под цвет неба, и величавая, нагретые солнцем гранитные глыбы выглядели развалинами древнего замка, того и гляди из ближней балки вырвется с гиканьем лихая казацкая конница. И мы — разношерстная, почти невозможная компания неудачников, мы не выглядели здесь чужими.
— И что? — тихо спросила Лена. Ульянка невесело ухмыльнулась.
— Первой и последней нашей целью, как выяснилось позднее, был мастер спорта по боевому самбо, призер всесоюзных олимпиад. И очень жесткий парень по жизни. Он остановился около меня, посмотрел задумчиво, усмехнулся.
«Сильно болит?» — спросил деловито.
«Сильно», — прохныкала я, потирая «больную» ногу. «Чуть не полчаса сижу, подняться не могу, помогите…»
«Полчаса, значит…» — повторил он. И коротко, без замаха, но сильно пнул меня по ногам. Больно.
«Эй!» — ума не вскочить у меня хватило, правда. — «Вы чего? Совсем рехнулись, что ли?»
«Будь это вывих или повреждение связок, от болевого шока ты бы потеряла сознание», — он говорил спокойно, не зло, просто объясняя. «А нога у тебя была бы распухшая, как переваренная сарделька. Значит, это подстава, а в кустах сидят твои приятели, так?»
«Уже не сидят!» — парни, сообразившие, что вся схема летит к чертям, уже неслись к нам, сверкая кулаками. Возможно, в этих кулаках сверкали ножи — было темно, и я не разглядела. Ножи не входили в первоначальный план, но и этот парень тоже туда совершенно точно не входил. Черт возьми, как мы тогда обосрались…
Ваню и Деню он уложил двумя короткими ударами, слившимися в одно плавное движение — кулаком и пяткой. Мне даже показалось, что он не сдвинулся ни на сантиметр, вроде как просто переступил с ноги на ногу — но в следующую секунду обе наших «торпеды» уже валялись на земле, зажимая разбитые физиономии, шепотом матерясь.
«Лежать», — спокойно посоветовал им тот, кого мы посчитали лопухом. «И с оборотами аккуратнее, здесь дама». Это он меня имел в виду. Ножи рассыпались по земле осколками стекла, но потянуться за ними ни у кого даже мысли не появилось. Этот парень был опасен, как гремучая змея.
«Послушайте, овощи, — нарушил он паузу. — Я бы мог вас сейчас с легкостью искалечить. Переломать руки или ноги, пробить лицевую кость — это дико больно и очень плохо заживает. Выглядело бы как пьяная драка, и вы до конца жизни лежали бы в кроватках под капельницами, слепые, глухие и ни слова не понимающие, как огурцы. Или, что более вероятно, вас разобрали бы на органы для десантуры. Потому что я человек с обостренным чувством справедливости, соображаете?»
От лежащих на земле фигур донесся скулеж. Тонкий такой, как от перепуганного щенка.
«Но поскольку среди вас имеется девчонка, которую, хочется верить, вы заманили сюда хитростью… — продолжил парень. — сделаем иначе. Вы свалите, сейчас, немедленно, но на своих ногах. А моим друзьям в милиции я передам ваши приметы и устное пожелание присматривать за темными улицами получше. Поняли, вы, силос?»
Я видела их глаза и лица — на них не было ни кровинки. Парень напугал их если и не до усрачки, то очень близко к тому. И больше всего, похоже, им тогда хотелось зарыться в землю или прорости веточками, чтобы приняли за куст. Потому что через его лицо на них со своим всегдашним дружелюбным оскалом смотрела смерть.
«Когда человек задает вопрос, силосу полагается отвечать, — мягко сказала смерть. — Поняли?»
«По… поняли», — пролепетал кто-то.
«Тогда бежать, — кивнул странный парень. „Бежать“ — это приказ».
Через три секунды — самое большее! — вокруг было пусто. А я так и сидела, как дура, механически потирая коленку. Парень подошел и присел на корточки, сунул в зубы спичку.