Бесконечное настоящее. Правдивая история о любви, счастье и болезни Альцгеймера
Шрифт:
Попыталась заговорить, но у меня ничего не получилось. Из горла вырывались только слабые стоны, которые я была не в состоянии контролировать. Временами стоны превращались в икания новорожденного ребенка. Кто-то предложил мне стакан воды, но я не смогла проглотить ни капли, едва не задохнувшись.
В конце концов сон свалил меня, и глаза закрылись сами собой. В тот момент, когда я проваливалась в сон, произошла странная вещь: я проснулась. Никакого логического объяснения, но, потеряв сознание, я как будто пришла в себя и поняла, кем была. Я словно переходила из одного измерения в другое,
Я перестала задыхаться, сердцебиение выровнялось. Все происходило наоборот: я спала с открытыми глазами, и невероятное чувство радости наполняло все тело. Беспричинная, бессмысленная радость сумасшедшей женщины.
На противоположной стене висела большая картина с изображением Божьей Матери и ребенка. Я улыбнулась картине напротив, и Матерь Божья улыбнулась мне в ответ. Я была уверена: улыбка играла на ее губах. Это был знак! Я улыбнулась всем, кто был вокруг. В голове звучал гимн о сотворенном чуде, от переизбытка эмоций глаза наполнились слезами. Слезы заменили кровь в венах, я плакала всем телом. Соленая влага лилась из глаз, из рук, изо рта… Я походила на ту иву из песни, что от пролитых слез склоняется так низко над рекой, что ветки и листья касаются водной глади.
Чем больше я плакала, тем больше хотелось.
Противоречивые чувства переполняли душу: боль от нелегко прожитой жизни и облегчение от отпущения грехов.
Значит, неспроста я обращала все молитвы именно к Божьей Матери. В каждой безвыходной ситуации она приходила на помощь, стоило только попросить. Даже в день, когда после одной из самых жестоких бомбежек Неаполя в августе тысяча девятьсот сорок третьего года нам на головы рухнул дом. Никогда не смогла бы забыть тот день. Бомба упала прямо на здание рядом с пожарным депо, на площади имени Карла III. Обломки и камни моментально похоронили всю нашу семью. Никто из соседей не верил, что кто-то из нас остался в живых. Всем на удивление, как черви из-под земли, мы начали выползать из-под обломков. Счастливые черви, грязные, покрытые пылью, вылезшие из огромной мясорубки, которая перемолола камни и тела, кровь и плоть вместе со щебнем и мусором.
Черви, но живые! Мы смотрели друг на друга без слов, пытаясь унять дрожь от пережитых потрясений и от счастья, что дышим. Как прекрасна была жизнь в тот момент! Тот, кто никогда не смотрел смерти прямо в глаза, вряд ли смог бы понять то состояние!
В тот день под падающими бомбами моим единственным оборонительным щитом была молитва, а оружием – четки. Я обращалась к Помпейской Божьей Матери, шепча молитву о спасении в платок, плотно зажатый в кулаке, – тот самый, которым потом перевязали Лине рану на плече.
Бомбежка застала нас врасплох, не дав возможности укрыться в бомбоубежище. Не помню точно, сколько длилась атака, но мне она казалась бесконечной. Все это время я повторяла молитву, выстреливая слова, как пулеметную очередь. С неба летели бомбы, а из-под обломков выстреливала моя молитва.
«Матерь Божья, спаси меня, мне всего семнадцать лет, не дай умереть,
Она меня услышала, я уверена! Бомба за бомбой падали, не попадая в нас, взрыв за взрывом оглушали. Но даже в момент, когда казалось, что все потеряно, она не покинула нас. Бомба, попавшая в дом, в каком-то смысле спасла. Врагу не пожелаешь такого страшного зрелища: стены падали и рассып'aлись, будто здания вокруг были карточными домиками; земля под ногами тряслась от оглушительных взрывов, как ковер, который хозяйка усердно выбивает от пыли.
От нашего дома осталась только одна… как это называлось по-итальянски… На языке вертелось только неаполитанское слово spruoccolo – деревянная свая; надеюсь, понятно, о чем речь. Короче говоря, та свая спасла нам жизнь! Благодаря ей стена не рухнула, и мы остались живы. Провидение Божьей Матери, не иначе!
С того самого дня каждый раз, когда земля уходила у меня из-под ног, я обращала к ней свои молитвы. И на этот раз она тоже меня не оставила.
Хотелось бы рассказать об этом тем добрым людям, которые заботились обо мне и ухаживали изо дня в день, окружая вниманием. К сожалению, я забыла, как говорить. Не знаю почему, но у меня ничего не получалось, несмотря на усилия. Мысли застревали в голове. Я утерла слезы платком и, открыв глаза, увидела, что заразила всех стоящих вокруг меня: все были растроганы и тоже вытирали слезы!
«Значит, они меня знают», – мелькнуло у меня в голове. Раз они знали меня, стало быть, знали и историю моей жизни. «Господи! – подумала я. – Неужели это я стала причиной их грусти?»
Мне вдруг стало стыдно, потому что старики не должны причинять страдания окружающим, иначе их станут ненавидеть. Что я наделала?! Испортила всем день или ночь или то время суток, которое было.
Может быть, они плакали вовсе не от расстройства, а потому, что тоже уверовали в чудо? Может быть, они любили меня и плакали от сожаления, увидев мои слезы?
– Спасибо, – наконец-то смогла выговорить хоть слово, – спасибо всем! – выдавила я из себя, помахав рукой с кровати.
Позднее в мою комнату вошел ребенок. Неясное ощущение, что он мне знаком и где-то уже его видела, посетило меня, но я не знала, кем он был.
– Ты кто, малыш? – спросила я. Глаза ребенка наполнились слезами и заблестели, как начищенные пятаки. У ребенка может быть температура, объяснила я себе блестящие глаза мальчика. Мне захотелось погладить его по голове – таким он был хорошеньким.
– Это же я, Танкр'eди! – звонко прокричал ребенок.
– Мама, это мой сын, твой внук, – объяснил мне кто-то другой. Этот кто-то был рядом со мной, у моей кровати, б'oльшую часть времени, насколько я помнила. Он наклонился надо мной. Огромный пластырь закрывал всю левую бровь. Наверное, бедолага наткнулся на что-то в темноте и, врезавшись, рассек ее.
Кто-то ждал от меня ответа, но, не зная, что сказать, я только продолжала улыбаться. По крайней мере, мне так казалось, поскольку не было уверенности в том, что лицо принимало выражение, которое я пыталась ему придать.