Бескрылые птицы
Шрифт:
Сейчас ему приходилось подавлять в себе горячее желание «взять на мушку» этого высокого портового рабочего, с которым Лаума его познакомила. Присутствие Лаумы не позволяло ему выложить весь известный ему хулиганский лексикон. Эзеринь стал сдержанным и холодным, временами даже пренебрежительным, разговаривал только с Лаумой, и если Волдис иногда вставлял слово, Эзеринь не обращал на него внимания и продолжал разговор, как будто ничего не слышал.
— Старик сегодня вечером дома? — спросил он, когда они подошли к воротам дома Лаумы.
— Да, эту неделю он работает днем.
— Тогда олрайт! — Эзеринь таинственно усмехнулся и
Теперь он понял, почему этот человек каждый вечер запросто приходит к Лауме: старый Гулбис ведь не в силах выгнать человека, который пришел с водкой, — такие ребята на дороге не валяются! А всегда недовольной и ворчливой мамаше Гулбис очень приходилась по вкусу плитка шоколаду. Пожилые женщины тоже любят сладкое; они едят шоколад, посасывают сливочные тянучки и называют услужливых молодых людей зятьками. Четвертинка и шоколад! А Лаума?
Прислушиваясь к их разговору, Волдис пытался уловить хоть какое-нибудь слово, которое говорило бы о ее симпатии или, наоборот, равнодушии к Эзериню. Но Лаума больше слушала, изредка задавая вопросы, и ни разу не перебила своего собеседника возгласом удивления или сочувствия.
На следующей неделе Волдис работал на погрузке льна. Пароход принял груз только в трюмы и ушел в море с пустой палубой; погрузка продолжалась всего два дня. И Волдис опять остался на несколько дней без работы.
Каждый вечер он встречал Лауму, но Эзеринь больше не дожидался на углу. Однажды Волдис спросил о нем. Лаума, пожав плечами, уклончиво ответила:
— Он что-то вообразил. Он очень мнительный: стоит ему увидеть, что я разговариваю с кем-нибудь, как сразу разобидится и надуется.
— Он больше не является по вечерам?
— Как же! Каждый вечер. Приходит, пьет с отцом водку и рассказывает о себе всякую ерунду: сколько выпил, сколько плотов рассортировал, сколько браковщиков искупал. Всегда он самый догадливый, самый сильный, самый ловкий. Послушаешь его — просто жалко, что человек с таким талантом работает на складе, а не выступает в цирке акробатом или не снимается в трюковых фильмах! Как еще у отца хватает терпения слушать его болтовню! А мать верит всему этому!
— Ты давно с ним знакома?
— Года два. На чьих-то похоронах, где были и мои родители, он оказал матери мелкую услугу — поднял оброненный носовой платок, и с тех пор мать считает его самым благовоспитанным молодым человеком на свете. Она пригласила его, он пришел один раз, другой, а потом стал являться каждый вечер. Но ты не представляешь, какой он скучный. Хоть бы не говорил столько о себе… Ах, не знаю, как я сегодня вечером выдержу!
— Почему?
— Сегодня я остаюсь одна, потому что отец работает в ночную смену, а мать утром уехала в Слоку: вчера пришло письмо, что тетка при смерти. Эзеринь будет тут как тут.
— Но почему ты должна терпеть его нудное общество?
— Нудное? Это бы еще ничего! Невыносимое! Каждый вечер, после того как он вдоволь наболтается, мне приходится провожать его до ворот и еще там разговаривать с ним по крайней мере четверть часа.
— Но почему? Если тебе это неприятно…
— Моя мать не спрашивает, приятно мне или неприятно. «Иди проводи Альфонса!» — говорит она. И попробуй не послушаться! Жизни не рад будешь, целый день она будет шипеть и пыхтеть, как паровоз. Бывает, что мы с Эзеринем поссоримся, он надуется, а
Волдис с недоумением смотрел на девушку. Его тронула эта внезапная откровенность. Нужно быть очень несчастной, чтобы рассказывать о таких вещах малознакомому человеку.
— Пойдем потише, Лаума. Поговорим еще. Не понимаю, как ты, столько читавшая, с твоим ясным и здравым взглядом на жизнь, можешь мириться с таким ненормальным положением. Если он нравится матери, пусть она и заискивает перед ним. А ты делай так, как считаешь нужным.
Лаума грустно улыбнулась и покачала головой.
— В том-то и беда, что я не могу делать по-своему, волей-неволей приходится плясать под дудку матери. Отец — пустое место. Если его угостить водкой, он самого отъявленного негодяя признает честным человеком. Что матери втемяшится в голову, того она и держится. Она часто меняет свое отношение к людям: заденет ее какая-нибудь мелочь — недостаточно любезно поздоровался или не вовремя ответил на какой-нибудь вопрос — руль сразу поворачивается в противоположную сторону: «Не смей с ним разговаривать! — кричит тогда она мне. — Пусть он глаз к нам не показывает! Попробуй только с ним встречаться!» Несколько дней я должна быть холодной, оскорбленной и неразговорчивой — до тех пор, пока Эзеринь не отогреет сердце матери бутылкой яблочного вина и булочками с кремом. «Лаума, где ты пропадаешь?» — кричит тогда она мне. И опять я должна провожать его до ворот и болтать с ним.
— Но, черт возьми, почему ты должна это делать? Пусть мать с ним и носится!
— Она меня выгонит, если я не буду слушаться.
— Пусть! Всю жизнь с ними все равно не проживешь. Или, может быть, тебе жалко расстаться с беззаботной, хорошей жизнью?
— Не смейся, Волдис. Что это за жизнь? Но что я буду делать, если они в самом деле выгонят меня на улицу? Сейчас я получила работу, но надолго ли? Нищенствовать? Или… пойти на улицу?
— А как живут другие девушки? Работают, нанимаются в прислуги…
— Я лучше покончу с собой, чем пойду в прислуги. Никогда, никогда я не сделаю этого, это так противно. Если я работаю на заводе, у меня есть определенный хозяин, и я выполняю определенную работу. А прислуга ухаживает за всей семьей, как домашняя скотина, ею распоряжаются даже дети.
— Чего хотят от тебя родители?
— Ты не понимаешь? Только одного — сосватать меня Эзериню. Я для них тяжелая обуза, которую нужно поскорее спихнуть с плеч, поскорее выдать замуж за кого угодно.
— Это безобразие! А подумала твоя мать о том, что с тем человеком, которому она собирается тебя продать, придется жить тебе, а не ей? Что это за мать, которая так распоряжается судьбой дочери?
— Моя мать не одна такая…
— Что же ты будешь делать? — спросил Волдис Лауму после минутного молчания. — Послушаешься матери и пойдешь за него замуж?
— Я об этом не думала. Расстраиваться еще нечего, ведь у Эзериня все равно нет денег на то, чтобы начать самостоятельную жизнь.
— А если он их накопит? Он ведь готовится к этому, откладывает?
— Эзеринь никогда не накопит. У него ведь деньги не держатся. Обрати на него внимание: ведь у него нет даже приличного костюма. Если иногда ему и удается скопить сотню латов, сразу появляются приятели и помогают их пропить.