Беспощадная истина
Шрифт:
Позднее в том же месяце газета New York Post сообщила, что в октябре 1989 года Мэри Вашингтон добилась ареста Дональда и выдвижения против него обвинения в нападении на Дезире и ее избиении. Дезире сообщила полиции: «Отец ударил меня и толкнул под раковину… Он швырял меня о стены и на пол. Я освободилась и потянулась за ножом, чтобы защитить себя».
Что могло заставить отца напасть на Дезире? Давая показания по моему делу, ее мать утверждала, что ее муж «сорвался с цепи», когда Дезире сказала ему, что лишилась девственности. Ее мать была настолько обеспокоена этим, что она организовала для Дезире «психотерапию в связи с тяжелой депрессией и угрозой самоубийства».
Таким образом, мать Дезире подтвердила,
– Я категорически и безоговорочно отрицаю, что Уэйн и я когда-либо вступали в половой контакт с проникновением. Я также категорически и безоговорочно отрицаю, что я когда-либо обвиняла Уэйна в изнасиловании меня.
Была только одна проблема. Дершович нашел еще одного мальчика, Марка Колвина, друга Дезире, который заявил, что то, в чем поклялась Дезире, было ложью:
– Мне очень не хотелось выступать с этой информацией, потому что я по-прежнему считаю Дезире Вашингтон своим другом. В конце 1989 года она позвонила мне по телефону и призналась, что у нее был половой контакт с Уэйном Уокер… Она также сказала, что после того, как это случилось, она пошла в туалет и плакала там.
Ох, как можно все запутать! Перемотаем с этого момента события на два года вперед. Остается только удивляться, что сказал и что сделал отец Дезире, когда она сказала ему, что имела секс со мной. Очевидно, в данном случае перед нами не самая крепкая семья.
С Дершовицем, который взялся за мое дело, я чувствовал себя довольно уверенно в отношении своих апелляций. Поэтому я был ошеломлен, когда 7 августа проиграл апелляцию в Апелляционном суде штата Индиана. Два «за», один «против» – двоим судьям показалось, что Гиффорд не допустила злоупотребления при принятии решения об отказе в выступлении на суде моих самых важных свидетелей. Один судья занял мою сторону. Судья Патрик Салливан писал: «Пересматривая записи всего дела, я прихожу к неизбежному выводу, что в отношении него (Тайсона) не было требуемой объективности, которая имеет огромное значение для системы уголовного судопроизводства». Другими словами, этого ниггера нае… ли. Я окончательно утратил всякое доверие к нашей системе, которое у меня еще оставалось. Как всегда, это был просто грязный бизнес. Поэтому я ничуть не удивился, когда спустя шесть недель Верховный суд штата Индиана отказался даже рассматривать мою апелляцию.
Взгляните, почему они так поступили. Для рассмотрения моего дела необходимо было большинство хотя бы в один голос: трое «за», двое «против». И я бы получил этот голос, если бы не ситуация с судьей Рэндаллом Шепардом, либеральным членом суда, который был исключен из дела из-за конфликта интересов. Судья ходил на 20-ю встречу выпускников Йельской юридической школы, и Дершовиц столкнулся там с его женой, когда она возвращалась из дамской комнаты.
Чуть позже судья Шепард писал:
«Как она сообщила, она рассказала Дершовицу, что видела, как он спорил в Апелляционном суде штата Индиана по поводу запроса о возможности залога, и высказала мнение, что по мере продвижения своей апелляции ему следует привыкать к тому, как в штате Индиана относятся к таким вещам… Я согласен,… что этот разговор был неуместен. Моя жена не юрист, и она не в полной мере оценивает причины, по которым такие разговоры считаются предосудительными… Она очень сожалеет, что завязала эту беседу, и находится в этой связи в замешательстве. Мое собственное решение не раскрывать причины отзыва моих полномочий было продиктовано желанием защитить свою жену от чувства неловкости, которое она могла бы испытывать в связи с публичным раскрытием информации и дискуссией по поводу ее поведения».
Похоже, жена Шепарда дала Дершовицу некоторые советы по поводу того, как выиграть мою апелляцию. Но судья не хотел, чтобы возникло впечатление, что его голос был навязан мнением жены. Чтобы спасти ее репутацию, он пожертвовал моей черной задницей. Результат окончательного голосования без Шепарда – 2:2, и этого было достаточно, чтобы отказать мне.
Теперь я уже не надеялся выбраться из тюрьмы. У меня ушло около тринадцати месяцев на то, чтобы понять, как мне правильно отбывать срок. Весь мой первый год был адом, к моему сроку добавились месяцы. Я был подозрителен ко всем. Меня посадили в камеру с парнем по имени Эрл, который был типичным заключенным. Он был осужден на тридцать лет за продажу наркотиков, что означало, что он должен был отсидеть, по крайней мере, пятнадцать. Администрация полагала, что это для меня самый подходящий наставник, который убережет меня от различных неприятностей.
В первый же вечер, когда мы оказались вместе, я взял карандаш и сделал им угрожающее движение.
– Я, б… дь, убью тебя, если только ты хотя бы прикоснешься к моему дерьму, ублюдок. Для тебя будет лучше, если ничего не пропадет, – сказал я. – И здесь не чистилище и не исповедальня, поэтому нечего со мной разговаривать.
Эрл посмотрел на меня с удивлением.
– Что за черт? Эй, Майк, я не тот парень, – сказал он. – Я с тобой, брат. Я здесь, чтобы помочь тебе. Не увязни в этом дерьме. Можно все устроить так, что у тебя будет полная задница свободного времени. Я знал парней, которые приходили сюда на год, на три года, и они за это время устраивали свою жизнь. Ты просто пока не знаешь, как себя вести, мой брат. Я нужен тебе, чтобы научить, как вести себя, и если здесь все устроить, то оно пойдет легко и просто.
Мало-помалу Эрл обучил меня необходимым премудростям. Мне понадобилось некоторое время, чтобы понять это, но Эрл был удивительным человеком. Мы ходили по камере, и Эрл растолковывал мне, что к чему:
– От вон тех ублюдков держись подальше, Майк. И никогда не разговаривай вон с теми копами. Даже не здоровайся с ними, просто все время держи рот на замке. Послушай, не удивляйся, если ты видишь, что я сосу чей-то член или трахаю кого-то в задницу. Я никогда этого не делаю, но если ты вдруг увидишь такое, то не удивляйся. Просто никогда не удивляйся ничему, что бы ты ни увидел здесь, ясно? И ничего не комментируй, просто держи рот на замке. Если увидишь кучу ниггеров, которые кого-то избивают, просто иди дальше. Не смотри на них, не дай им заметить, что ты видел их. Все, что ты здесь видишь, ты на самом деле не видишь. Если кто-то кого-то трахает, просто занимайся своим делом. Никаких шуток или комментариев, потому что это его жена, ниггер. Если ты проявишь неуважение к чьей-нибудь жене на улице, то тебе надерут задницу, то же самое и здесь.
И он был прав. К тому, что происходило в тюрьме, нельзя было применять обычные стандарты. Рассуждая о гомосексуализме на воле, вы можете представлять себе некоего беззащитного, безропотного бедолагу, которым можно просто воспользоваться. Здесь все было не так. Эти люди были бойцами, они могли моментально прикончить тебя. Ты видел, как по двору прогуливаются, держась за руки, два здоровенных, сильных парня. И ты уважал их, потому что в противном случае ты мог иметь очень серьезные проблемы. В тюрьме любой способен на убийство – и неважно, выглядит ли он крутым шкафом или хиляком.
Через некоторое время я научился видеть человеческое в каждом, даже в охранниках с расистскими взглядами. Когда я стал узнавать их ближе, когда они начали рассказывать, что у них кто-то умер в семье или что у них проблемы с женой, меня уже не заботило, член ли он негритянской банды, или нацист, или мексиканский бандит.
Когда я убедился в том, что эта система работает, я начал использовать это в своих интересах. В этом мне помог заключенный, которого звали Бак. Он был из Детройта, отбывал пожизненное заключение, которое заменили на пятнадцать лет. Я каждый день получал кучу писем со всего мира. И однажды Бак в моей камере просматривал эти письма.