Беспощадная истина

Тайсон Майк

Меня распределили в сектор М, один из новых блоков. Мы там размещались в камерах на двух человек с армированными дверьми и небольшим окном вместо решетки. При входе в камеру налево были две койки, а направо – туалет и шкафчик для хранения своих вещей. Был также стол для занятий. Вся камера была восемь на девять футов [176] .

В то время я не понимал, что находиться в тюрьме, даже за преступление, которого я не совершал, для меня было неприятностью, обернувшейся благом. Если бы я остался на воле, бог знает, что могло бы случиться со мной. Оказавшись запертым, я в первый раз в своей жизни мог отдышаться и успокоиться.

Безусловно, было бы неверно полагать, что я сразу же обрел просветление и весь день пел христианские гимны. Когда я здесь оказался, я был зол, как черт. Я знал, что мне предстоит тут находиться не менее трех лет. Если бы на месте Дезире была белая девушка, меня бы заперли лет на триста.

176

То есть 2,4 на 2,7 метра.

Первые несколько недель тюремного заключения я находился в ожидании кого-то, кто испытает меня, проверит на слабость. Мне не терпелось доказать этим психопатам, что я так же одержим мыслью об убийстве, как и они, если не больше. Все эти звери должны были уяснить, что нельзя даже приближаться к моей камере или прикасаться к моему дерьму. Я был агрессивен, я готов был к войне.

Однажды, вскоре после того, как я попал в тюрьму, я прогуливался, и один парень заорал на меня: «Эй, Тайсон, гребаный прыгун из-за дерева!» Я понятия не имел, о чем он говорит. Я подумал было, что это такой комплимент, что я был великим спортсменом, способным демонстрировать удивительные проявления физической силы, например перепрыгивать через деревья. Но потом я решил уточнить.

– Прыгун из-за дерева, Майк, – это педофил-насильник, – пояснили мне. – Речь идет о парне, который поджидает за деревом гуляющих маленьких детишек, затем выскакивает из-за дерева и хватает их.

– О господи! – воскликнул я.

Несколько дней спустя я сидел в общей комнате, и рядом со мной сел один потрясающий заключенный. Он был чрезвычайно вежливым христианином, постоянно улыбался, его любили и уважали в тюрьме.

– Майк, ты не насильник, – сказал он, глядя мне прямо в глаза. – Я был рядом с тобой. Ты большой глупый парень, который любит повеселиться, но ты никого не насиловал. Я знаю это, потому что я сам – насильник. Я сделал это. Я зверски изнасиловал и оскорбил женщину. Ты когда-нибудь видел белую женщину, которая приходит ко мне на свидание? Это не моя девушка, это моя жертва.

– Что?

– Теперь я пришел к богу, Майк. Я написал ей, и мы стали общаться. Она навещает меня. Так что я знаю, кто насильник, Майк, я знаю это.

В то время как я осваивался в тюрьме, снаружи разгорелись споры. Согласно опросам общественного мнения, значительное число людей подвергало сомнению вынесенный мне вердикт, в основном женщины. Подавляющее большинство черных также считало, что в моем деле не было справедливого судебного разбирательства. Даже один из присяжных, участвовавших в моем процессе, сказал журналисту, что никто из черных в пуле присяжных заседателей не хотел принимать участия в этом деле, потому что они боялись.

Я каждый день говорил с Доном по телефону, и он уверял меня, что работает над моим немедленным освобождением. Так что, можете представить мои чувства, когда 31 марта, через шесть дней после того, как я отправился в тюрьму, судья отклонил мою апелляцию. Я перестал принимать твердую пищу, ограничившись жидкостями. Затем я начал получать замечания от администрации. Меня наказали за то, что я дал автограф некоторым заключенным. Я стал весьма агрессивным, и мне записали нарушение дисциплины за угрозы в адрес охранников и других заключенных.

У меня как-то случилась перебранка с крупным молодым светлокожим негром по имени Боб. Вначале мы дурачились, но затем дело приняло более серьезный оборот, и он совсем уже собирался уходить, когда я поставил ему на макушку здоровенную шишку. Один из заключенных, Уайно, подошел к нам и посоветовал мне остыть.

– Ты ничего не сможешь доказать этим придуркам, – сказал мне Уайно. – Эти парни намерены здесь торчать еще долго, а тебе надо постараться как можно скорее вернуться домой, брат.

И он был прав. К счастью для меня, когда подошел охранник, Боб не сдал меня. Он сказал, что споткнулся. Иначе мне могли бы добавить еще несколько месяцев тюрьмы.

В таком месте, как это, трудно было сохранить человеческие качества. Я видел то, что не мог понять. Я не мог понять, зачем одно человеческое существо поступает так по отношению к другому. Я видел, как резали друг друга за сигарету. Как заливали бензин в чужой сотовый телефон, пытаясь сжечь его. Как набрасывались на женщину-охранника, чтобы затащить ее в туалет и там изнасиловать. Как охранникам наносили ножевые ранения в голову и избивали их степлером. Тех, кто так поступал, уже ничего не волновало. Они уже были осуждены на сорок, пятьдесят, сто лет. Им не могли дать срок больше, чем у них уже был. Поэтому ничего не оставалось, кроме как общаться с этими, по существу, психопатами. Это было все равно что ходить по лезвию бритвы. Этих людей следовало бы скорее направлять в больницу, а не в тюрьму.

Первые несколько месяцев я был очень подозрителен. Я подозревал, что кто-либо, заключенный или охранник, мог подставить меня, подбросив мне в камеру наркотик, или спровоцировать меня на драку, чтобы мне добавили к моему сроку. Я хотел просто выжить, поэтому все время проводил в своей камере, никого не желая видеть. Иногда я заходил в кабинет начальника тюрьмы Тригга и спрашивал:

– Послушайте, я готов вернуться домой. Вам не кажется, что мне уже пора выйти отсюда?

– Нет, мне кажется, что вам уже пора возвращаться к себе в камеру, – отвечал он, вызывал охрану, и меня отводили обратно.

В один прекрасный день, когда я вернулся в камеру и закрыл дверь, один из белых заключенных закричал мне:

– Убирайся отсюда! Тебе нечего стыдиться! Я уже десять раз отсидел твой срок! Ты должен восстановить форму и заняться чем надо! Тебе надо опять драться! А ты проводишь время с алкашами!

Однажды у меня был скандал с белым охранником-расистом, и все заключенные стали выскакивать из камер, пытаясь вмешаться. Прибежали сторонники превосходства арийской расы из камеры на четверых, решив, что пострадал один из их парней. Поэтому охранник вызвал группу физического воздействия, и начался полный хаос. Народ кричал: «Вздрючь их, Майк! Убей, нах… й, эту свинью!» Это был настоящий бунт. Охрана вынуждена была запереть камеры, а меня отправили в карцер.

Карцер – это было еще то приключение. Меня бросили в камеру шесть на девять футов [177] , где был только туалет и матрас на полу. Днем матрас убирали и заставляли меня спать на бетонном полу, чтобы мне было некомфортно.

Находиться в камере, где двадцать три часа в сутки горел свет, – достаточно жестокое испытание, но к этому можно привыкнуть. Ты сам составляешь себе компанию. Парадоксально, но в карцере ты обретаешь свободу. Никто не контролирует каждый твой шаг, как это бывает в общей массе. Карцер – это худшее, что может быть, но я через это прошел.

177

То есть 1,8 на 2,7 метра.