Беспощадные клятвы
Шрифт:
Интересно, как выглядит член у того мужчины в баре, думаю я, прежде чем осознать это, представляя себе твердый гребень в его брюках, как он, должно быть, пульсировал, наблюдая за мной. Он так быстро ушел… Интересно, не сидит ли он сейчас в мужском туалете, поглаживая себя при мысли обо мне, и только когда я чувствую резкий рывок руки Матвея по моим волосам, меня возвращают в настоящее.
— Погладь мой гребаный член, — рычит он, выкручивая руку. — Что за шлюху я выиграл? Я думал, ты лучшая девушка из всех, что есть у этого мудака из Братвы.
— Да, — шиплю я, на мгновение забывая о
— Я научу тебя, для чего нужен твой милый ротик, — огрызается он, толкая меня на скамью и наклоняясь, чтобы застегнуть наручники на моих лодыжках, пока я скриплю зубами.
Я не люблю, когда меня сковывают мужчины, которые мне не нравятся, а этот мужчина — особенно. У меня есть стоп слово, напомнила я себе. Он согласился с ним, когда подписывал контракт. Если он его не выполнит…
Матвей идет к шкафу, где хранятся инструменты, и я вздрагиваю, ожидая, что он выберет. Он долго рассматривает ассортимент флоггеров, весел, тростей и мешков, прежде чем выбрать весло с тонкими вырезами. Он знает, что действительно причинит боль, мрачно думаю я, когда он достает его и с улыбкой на лице трет деревяшку о ладонь, направляясь ко мне.
— Думаю, это должно подойти, — говорит он, проводя пальцами по краю моих трусиков. — Или, может быть…
Его кулак внезапно смыкается вокруг тонкого кружева, и я вскрикиваю, не успев подавить этот крик, когда он разрывает их, ткань оставляет ссадины на моей коже, когда она разрывается. Это не более жестоко, чем делали другие в прошлом, но что-то в моем нутре неприятно колышется от его прикосновений, от того, как он это делает, какое-то внутреннее чувство подсказывает, что этот мужчина не просто наслаждается причинением боли или властью в качестве извращения. Он не просто хочет возбудить меня, он хочет, чтобы я боялась, по-настоящему боялась. Даже здесь, в месте, где есть правила, ограничения и границы, которые он должен соблюдать, он получает удовольствие от того, что заставляет меня сомневаться, действительно ли он собирается подчиняться правилам.
Это человек, который никому не подчиняется и который возмущен тем, что от него требуют соблюдения каких-либо правил.
И это меня немного пугает. Более чем немного, как только он начинает.
Я стараюсь не показывать этого. Я сжимаю губы, когда он опускает весло, стараясь не дать ему увидеть, как сильно он меня расстраивает. Я испускаю небольшие всхлипывания, позволяю своим бедрам дрожать о кожу в попытке дать ему возможность продемонстрировать то, что он хочет, но я отказываюсь позволить ему увидеть мои истинные эмоции. Он не заслуживает того, чтобы видеть во мне что-то истинное и настоящее.
Но это только еще больше злит его.
Он хочет, чтобы я плакала. Он хочет, чтобы я умоляла. И впервые за свою карьеру я понимаю, что дело не только в том, что мне не нравится делать то, что требуют от покорной. Все во мне кричит о том, что нужно бороться с этим человеком. Сказать ему, чтобы он отвалил, и перестал прикасаться ко мне.
Доверие между доминантом и сабмиссивом — хрупкая вещь. Сабмиссив верит, что доминант соблюдает его границы и не пытается переступить их, уступит, когда сабмиссив произнесет стоп-слово. Доминант
Здесь нет никаких ограничений, кроме тех, которые навязываются. Матвей хочет переступить мои границы, грубо переступить их. За пределами этого клуба я не могу представить, что он делает с женщинами, которые оказываются в его постели, и я не хочу этого делать. Он хочет, чтобы я боялась, что он не отреагирует на мое стоп-слово, когда я его произнесу. Недостаточно причинить боль и притвориться, что я в опасности, он не сможет уйти, если я на самом деле не буду опасаться за свою безопасность. Подозреваю, что в этом кроется часть его разочарования, потому что в таком месте, как это, всегда есть кто-то, кто поможет мне, если ситуация выйдет из-под контроля.
Весло опускается сильнее, чем когда-либо в моей жизни, и внезапно рука Матвея оказывается у меня в волосах, откидывая мою голову назад с такой силой, что я чувствую, как завтра что-то защемит у меня в шее, выгибая меня дугой почти за пределами того, что может выдержать мое тело
— Кричи для меня, малышка, — шипит он, его пальцы впиваются в кожу головы, дергая меня за волосы, пока я не начинаю опасаться, что он что-то вырвет. Затем он снова и снова опускает весло — за гранью боли, за гранью игры. Я открываю рот не для того, чтобы закричать, как он требует, а чтобы произнести слово, которое положит конец всему этому.
Я редко им пользуюсь. У меня редко бывают клиенты, которые заходят настолько далеко, что нуждаются в нем, и никогда не было клиентов, которые отказались бы от него. В контракте, который они все подписывают, черным по белому написано: отказ от стоп-слова означает немедленное аннулирование членства, без возврата денег.
— Ты для меня даже не мокрая, тупая пизда, — шипит Матвей. — Что это за гребаное место?
Что-то твердое вдруг протискивается между моих бедер, и на мгновение мне кажется, что он внутри меня, а потом я понимаю, что это рукоятка весла. Никакой прелюдии, даже смазки для облегчения, только твердый предмет, засунутый в меня, и Матвей, выплевывающий оскорбления за мгновение до того, как я успеваю произнести слово, которое должно положить конец всему этому.
— Жемчужина. — Я задыхаюсь от боли и жду, что все это прекратится. Он отпустит мои волосы, отпустит меня, уберет весло. Он уйдет, а потом у меня будет долгий разговор с Николаем о том, можно ли этому человеку вообще иметь здесь членство.
Я точно больше не буду с ним встречаться, и другим девушкам тоже не советую.
И тут я понимаю, что ничего этого не происходит.
Он не останавливается. Его рука все еще в моих волосах, он больно тянет их назад, а другой рукой он все еще тычет веслом в меня.
— Ты, блядь, кончишь на нем для меня, — рычит он. — Если ты не намокла от моего члена, может, это унизит тебя настолько, что ты хоть как-то отреагируешь, ты, блядь…
— Жемчужина! — Я снова произношу это слово, пытаясь вывернуться, но, конечно, это невозможно, пока я пристегнута к скамье. — Это мое безопасное слово, придурок! — Время притворяться покорной прошло. Он отпустит меня или будет жалеть, что не отпустил.
— Мне плевать на твои глупые словечки, — рычит Матвей. Боль снова вспыхивает во мне, когда он ударяет твердой деревяшкой весла по нежной плоти. — Я заплатил за это…