Беспредел (Современные криминальные истории)
Шрифт:
— Вставай!
Тот недовольно завозился в постели.
— Ты чего?
— Вставай, кому сказала! — В Юлькином голосе зазвучали командные нотки.
— О-о-о-ох! — со стоном потянулся Дуров. Ему было плохо, хотелось выпить. — Ты не могла бы отложить свои дела на завтра?
— Не могла бы! Вставай! Или я ухожу от тебя!
Это было серьезно. Терять Юльку не хотелось. Дуров, нехотя, с руганью и бурчанием, поднялся.
— Пошли на улицу Пушкина! — скомандовала ему Юлька.
Дуров все понял, натянул на плечи
— А отложить это дело нельзя?
— Нельзя! — Голос Юлькин вновь, как и тогда ночью, сделался каким-то вскипевшим, истеричным, и Дуров подчинился.
Они шли по пустынным улицам своего города, и им казалось, что звуки их шагов слышат все — не только Андреаполь, но и вся Тверская область. Они слышны даже в Москве, их видят, их слышат, засекают каждый их шаг осознание одного лишь этого может остановить любого человека — любого, но только не Юльку Кортун. Она шла по улице и, сжимая кулаки, шептала про себя:
— Все, с этим пора кончать, с этим пора кончать… Надоела мне мамашка хуже горькой редьки.
На улицах ни одной машины, ни одного человека — даже жизни в Андреаполе вроде бы никакой нет — вымерла жизнь, только в нескольких местах, словно бы переговариваясь друг с другом или устраивая спевку, заливались трогающими душу трелями поздние в этом году соловьи.
Минут через двадцать Юлька с Дуровым пришли на место. Юлька обошла дом, потрогала рукой углы, словно проверяла их на прочность, сказала Дурову:
— Стань сбоку двери и прижмись к стенке, чтобы тебя не было видно из окна.
Дуров подчинился. Извлек из кармана куртки нож-бабочку, вытер о штаны.
— Я готов, — проговорил спокойно, будто врач на хирургической операции.
Юлька постучала в окно. Один раз, потом другой. Время уже приблизилось к четырем часам утра, а сон в эту пору, как известно, самый крепкий. Наконец зашевелилась занавеска, и показалось обеспокоенное женское лицо.
— Мам, это я! — крикнула Юлька. — Открой!
Ей показалось, что мать за окном облегченно вздохнула: наконец-то дочка вернулась, ведь стыдоба была какая… Юлька злорадно усмехнулась: сейчас она покажет мамашке «облегчение», сейчас та завоет благим матом.
Дверь распахнулась, мать, накинув на плечи платок, в старенькой рубашке-ночнушке показалась на пороге, и в ту же секунду Дуров, сделав резкий шаг вперед, очень похожий на каратистский бросок, ударил Людмилу Кортун ножом.
Юлька поспешно отскочила в сторону, нырнула за угол — она свое дело сделала, выманила мамашку из дома, но видеть, как ее убивает Дуров, не хотела. Юлька вообще боялась крови.
А Дуров бил и бил Людмилу Кортун. Почему-то люди, взявшие в руки нож и поднявшие его на человека, обязательно звереют. Это давно уже подмечено. Такое впечатление, что тяжелый дух свежей крови действует на них, они, опьяненные, не могут остановиться. Так и Дуров. Он не мог остановиться. Всего он нанес старшей Кортун двадцать пять ударов — бил, пока не выдохся.
В уголовном деле отмечено: «Смерть Кортун Л.В. наступила на месте происшествия в результате массивного внутреннего и наружного кровотечения с развитием шока от кровопотери тяжелой степени».
Выдохшись, Дуров тупо посмотрел на неподвижно лежащую женщину и выкрикнул хрипло, подзывая скрывшуюся за углом Юльку:
— Иди! Цыпленок сдох!
Юлька робко выступила из-за угла, отвернула голову в сторону.
— Не хочу смотреть на нее. Открой мне второй выход. Дверь там изнутри запирается на крючок.
Дуров прошел в дом, открыл дверь, Юлька бесшумной мышкой скользнула внутрь, отыскала висящий на гвозде ключ от подвала. Прихватила также несколько больших мешков для мусора, кинула Дурову:
— Запакуй… — Тут у нее что-то застряло в горле, она никак не могла выговорить слово «мать» или «мамашку».
– …запакуй в них мать. Я пока пойду подвал открою.
Дуров проворно — весь хмель с него слетел — упаковал Юлькину мать в мусорные мешки, перетянул веревкой. Когда труп тащили в подвал, успели наследить и во дворе, на крыльце уже было наслежено — из убитой натекло много крови.
— Юлька, кровь придется замыть, — сказал Дуров.
— Без тебя знаю!
Нож-бабочку Дуров забросил в дровяной сарай, в гору поленьев: век бы этого ножа не видел! В дровах его никто не найдет.
Юлька проворно подхватила два ведра и помчалась на огород за водой там у них стояли бочки с дождевым НЗ. Быстро замыла крыльцо, Дуров лопатой соскреб кровь, испятнавшую двор. И оба дружно кинулись в дом, чтобы забрать драгоценности, которые мать хранила в своих многочисленных шкафах. Особых богатств не нашли — взяли лишь несколько золотых украшений, магнитофон «Атланта», «зубы» — четыре золотые коронки, сберкнижку и так называемые «правоустанавливающие документы» на дом.
— У мамашки было кольцо красивое, с синим камнем, — вспомнила Юлька. Не видел?
— По-моему, видел. На руке осталось.
Спустились в подвал, содрали с коченеющей руки перстенек с сапфиром.
— Ну, теперь все, — облегченно проговорила Юлька, оглядывая дом, теперь все это наше!
— А труп? — забеспокоился Дуров. — Труп как же?
— Пусть пока валяется в подвале. Потом что-нибудь придумаем. Может, там, в подвале, и зароем. Я всем буду говорить, что мать уехала отдыхать на курорт. Целый месяц ее никто не будет искать…
Вечером, уже в темноте, они вновь вернулись в дом на улице Пушкина, взяли еще кое-какие вещи — часть для того, чтобы сбыть, часть для личного пользования. Дуров к той поре уже сбыл золотые украшения Кортун-старшей, выручил 250 рублей. Хотя реальная стоимость украшений была, наверное, раза в четыре больше. Юлька выругала Дурова. Тот огрызнулся: