Бессердечный
Шрифт:
– Я?
Главный инспектор посмотрел на мою помятую физиономию, излишне угловатую и носатую, перевел взгляд на заляпанную грязью одежду и вздохнул:
– Никогда бы не подумал, но факты говорят об обратном.
– Улика! – рассмеялся я с нескрываемым сарказмом. – Разумеется, у вас есть неоспоримая улика! Как я мог забыть!
– Именно так, – придвинулся Фридрих фон Нальц, и на меня повеяло лютым жаром. – Вы не могли знать, что Елизавета-Мария вела дневник. Она записывала там все свои сомнения и колебания. При обыске комнаты я отыскал ее записи и немедленно объявил
– Бред, – выдохнул я, чувствуя, как немеют от ужаса кончики пальцев.
Я не понимал, что происходит. Просто не понимал.
Елизавета-Мария, влюбленность, дневник, кража формулы…
Это все просто не может быть правдой! Мне это снится!
Я заставил себя успокоиться и спросил:
– В дневнике упоминается мое имя?
– Неоднократно.
– И Елизавета-Мария писала, будто любит меня?
– Да.
– Верится с трудом, – усмехнулся я и, поскольку главный инспектор промолчал, сам спросил у него: – Это точно ее почерк?
– Вне всяких сомнений.
– Могу я взглянуть?
– С какой целью?
– Не поверю, пока не увижу своими глазами.
– Думаете, я блефую? – горько улыбнулся Фридрих фон Нальц и достал из кармана пухлую книжицу в пурпурной обложке с оторванным серебряным замочком. – Что ж, смотрите!
Главный инспектор поднес дневник дочери к моему лицу и раскрыл его на нужной странице.
Наш роман начался на весеннем балу, где я прочитал Елизавете-Марии поэму, написанную Альбертом Брандтом. Роман развивался стремительно, мы виделись почти каждый день, а после встречи на ипподроме впервые провели вместе целый вечер. О своем преступном замысле я поведал в последнюю встречу, в цирке. Елизавета-Мария ответила согласием. Мы должны были бежать в Зюйд-Индию.
Что самое печальное, почерк во всех записях – сделанных и год назад, и позавчера, был совершенно одинаковым. Это писала Елизавета-Мария, но какого черта? Что за жуткий розыгрыш она затеяла? Кто ее об этом попросил?
– Это все неправда, – прямо заявил я.
– Вы не встречались с моей дочерью?
– Виделся с ней в городе пару раз, – сознался я, – но мы никогда не проводили много времени вместе. Обычно даже не разговаривали.
– Здесь утверждается обратное!
Опровергнуть откровенную ложь обычно проще простого, полуправда несравненно более коварна. Мы разговаривали с Елизаветой-Марией, это могут подтвердить десятки случайных свидетелей. И как доказать теперь, что я не подстрекал ее к преступлению? Как доказать?..
– Стоп! – охнул я, осененный неожиданной мыслью. – Вернитесь на страницу назад!
«Ипподром», «прогулка по городу», «весь вечер не отпускал ни на миг мою руку»…
– Фу-у-ух! – с шумом выдохнул я. – У меня алиби!
– В самом деле? – с недоверием уставился на меня Фридрих фон Нальц, пряча дневник обратно в карман. – Несмотря на случившееся, своей дочери я доверяю несравненно больше, чем каким-то вашим свидетелям!
– Даже если это глава сыскной полиции и старший инспектор Третьего департамента, которые не питают ко мне никаких теплых чувств? – ухмыльнулся я. – А еще сыщик и пяток
– О чем вы, виконт?
– Запись за двенадцатое апреля. Я был на ипподроме одновременно с вашей дочерью, но не разговаривал с ней, а сразу после бегов поехал на поднятие со дна Ярдена броневика, участвовавшего в налете на Банкирский дом Витштейна. Это было двенадцатого числа! Мы начали в четыре и провозились до пяти или шести часов вечера. А потом наружное наблюдение видело меня входящим в дом Левинсона, в протоколе отражено точное время. Я не дьявол, я не могу присутствовать в двух местах одновременно! И цирк! После цирка я имел беседу со старшим инспектором Мораном по поводу нападения на имение дяди! Он подтвердит!
Главный инспектор пристально взглянул на меня и процедил:
– Если это какая-то уловка…
– Спросите Ле Брена, спросите Морана. Поднимите протокол моего предыдущего ареста. Не теряйте время попусту, прошу вас!
Фридрих фон Нальц молча вышел из камеры, и я остался наедине со своими невеселыми раздумьями. Радовало лишь одно – Лазарь до меня сегодня точно не доберется.
К чести главного инспектора извинения он в итоге принес. Сухие и скомканные, но факт оставался фактом – перепоручать это неприятное дело кому-либо из подчиненных он не стал. И все бы ничего, но под конец жуткий старик придвинулся ко мне почти вплотную и прошептал:
– Если ты причастен к этому, сожгу без суда и следствия, – предупредил он, а потом уже официальным тоном во всеуслышание объявил: – Виконт, вас желает видеть старший инспектор Моран.
Меня такое развитие событий нисколько не порадовало, но виду я не подал, только кивнул и, демонстративно разминая передавленные запястья, направился на выход.
Караульный немедленно заступил дорогу.
– Что еще? – удивился я.
– Сначала поговорите с Мораном, – напомнил главный инспектор и покинул камеру.
Я пожал плечами и нехотя уселся на стул, втайне надеясь, что по результатам беседы со старшим инспектором не окажусь прикованным к нему кандалами.
Бастиан Моран явился минут через пять. Он с усмешкой оглядел меня, потом попросил караульных оставить нас наедине и достал пачку сигарет.
– Главный инспектор предупредил, что вы – крайне изворотливый молодой человек, – произнес он, закуривая. – Всегда приятно, когда старший по званию разделяет твою точку зрения.
– Очень смешно! – поморщился я. – Два ареста по надуманным поводам за неделю – это однозначный перебор, вам не кажется?
– По надуманным поводам? – в изумлении изогнул старший инспектор крутую бровь. – Вот уж не сказал бы!
– Только не начинайте снова! – всплеснул я руками. – Официально установлено, что Левинсона и его семью убил Прокруст!
Бастиан Моран присел на краешек стола и покачал в воздухе узким носком лакированного штиблета.
– А речь не о Левинсоне, – вдруг заявил он. – Речь о похищении документации по дюралюминию.
– Помилуйте! – охнул я. – Разве вы сами не подтвердили мое алиби?