Бетагемот

Уоттс Питер

— Лекс, они сами так решают, — объяснила однаж­ды Кларк.

— Что решают — сойти с ума? Решают, пусть у них кости превратятся в кашу, так что, заведи их внутрь, даже и на ногах устоять не смогут?

— Они решают, — мягко повторила Кларк, — остаться на рифте, и считают, что цена не слишком высока.

— Почему? Что там такого хорошего? Что они там делают?

Кларк не стала рассказывать про галлюцинации.

— Думаю, свобода. И единение со всем, что тебя окру­жает. Это трудно объяснить...

Аликс фыркнула:

— Ты и сама не знаешь!

Отчасти это правда. Кларк, конечно, чувствовала при­тяжение открытого моря. Может, это побег, может, без­дна — просто самое лучшее убежище от ада жизни среди сухопутников. А может, и того проще. Может, это просто темная невесомость материнского лона, забытое чувство, что тебя питают и надежно защищают — то, что было, пока не начались схватки и все не пошло вразнос.

Все это ощущает каждый рифтер. Не все из них ас­симилируются — пока еще не все. Просто некоторые... более уязвимы. Склонны к зависимостям, в отличие от более компанейских напарников. Может, у отуземив- шихся в лобных долях слишком много серотонина или еще что. Обычно все сводится к чему-нибудь подобному. Алике всего этого, конечно, не объяснишь.

— Вы должны убрать кормушки, — сказала Аликс, — чтобы они хоть за едой заходили внутрь.

— Они скорее умрут с голоду или станут питаться червями и моллюсками. — Что тоже приведет к голодной смерти, если они раньше не умрут от отравления. — Да и зачем тянуть их внутрь, если они не хотят?

— Да затем, что это самоубийство! — заорала Аликс. — Господи, неужели тебе надо объяснять? Вот ты бы не ста­ла мешать мне покончить с собой?

— Смотря по обстоятельствам.

— В смысле?

— Действительно ли ты этого хочешь, или просто пы­таешься чего-то добиться.

— Я серьезно!

— Да, я вижу, — вздохнула Кларк. — Если бы ты в самом деле решила покончить с собой, я бы горевала и злилась, и мне бы страшно тебя недоставало. Но мешать я бы не стала.

Аликс была потрясена.

— Почему?

— Потому что это — твоя жизнь. Не моя.

Этого Аликс, как видно, не ожидала. Сверкнула гла­зами, явно не соглашаясь, но и не находя, что возразить.

— Ты когда-нибудь хотела умереть? — спросила ее Кларк. — Всерьез?

— Нет, но...

— А я — да.

Аликс замолчала.

— И, поверь мне, — продолжала Кларк, — не особо весело слушать, как толпа специалистов втолковывает, что «тебе есть для чего жить», и «дела не так плохи», и «через пять лет вы вспомните этот день и сами не поймете, как вы даже думать об этом могли». Понимаешь, они же ни черта не знают о моей жизни. Если я в чем и разбираюсь лучше всех на свете, так это в том, како­во быть мной. И, на мой взгляд, надо быть чертовски самоуверенным, чтобы решать за другого, стоит ли ему жить.

— Но ты же не должна так думать, — беспомощно ответила Аликс. — Никто не должен. Это как ободрать кожу на локте и...

— Дело не в том, чтобы чувствовать себя счастливым, Лекс. Тут вопрос, есть ли причины для счастья. — Кларк погладила девочку по щеке. — Ты скажешь, я из равноду­шия не помешаю тебе покончить с собой, а я говорю — я настолько неравнодушна, что еще и помогу тебе, если ты этого действительно захочешь.

Аликс долго не поднимала глаз. А когда подняла, гла­за у нее сияли.

— Но ты не умерла, — сказала она. — Ты хотела, но не умерла, и именно поэтому ты сейчас жива, и...

«А многие другие — нет». Эту мысль Кларк оставила при себе.

А сейчас она собирается все переиграть. Выслеживает человека, который решил уйти, наплевав на его выбор и навязав ему свой. Кларк хочется думать, что Аликс сочла бы это забавным, но она понимает, что не права.

Ничего смешного здесь нет — слишком это жутко.

На сей раз она не взяла «кальмара» — туземцы обыч­но сторонятся звука механизмов. Она целую вечность движется над равниной серого как кость ила — бездон­ного болота из умиравшего миллионы лет планктона. Кто-то побывал здесь до нее — ее путь пересекает след, в котором еще кружились взбаламученные движением микроскопические тельца. Она двигается тем же курсом. Из донного грунта торчат разрозненные обломки пемзы и обсидиана. Их тени проходят через яркий отпечаток налобного фонаря Кларк: вытягиваются, съеживаются и снова сливаются с миллионолетним мраком. Постепенно обломков становится больше, чем ила: это уже не отдель­ные выступы, а настоящая каменная россыпь.

Перед Кларк — нагромождения вулканического стек­ла. Она увеличивает яркость фонаря: луч высвечивает отвесную скалу в нескольких метрах впереди. Ее поверх­ность изрезана глубокими трещинами.

— Алло, Рама?

Тишина.

— Это Лени.

Между двумя камнями проскальзывает белоглазая тень.

— Ярко...

Она заглушает свет.

— Так лучше?

— А... Лен... — Механический шепот, два слога, разде­ленные секундами усилия, которое потребовалось, чтобы их выдавить. — Привет...

— Нам нужна твоя помощь, Рама.

Бхандери неразборчиво жужжит из своего укрытия.

— Рама?

— Не... помощь?

— У нас болезнь. Похожая на Бетагемот, но наш им­мунитет против нее не действует. Нам надо разобраться, что это такое, нужен человек, смыслящий в генетике.

Между камнями ни малейшего движения.

— Это серьезно. Пожалуйста — ты мог бы помочь?

— ...теомикой, — щелкает Бхандери.

— Что? Я не расслышала.

—Протеомикой ^[14] ... Генетикой... немножко совсем.

14

Протеомика — наука, изучающая белки, их структуру и функции.

Он уже почти осиливает целые предложения. Почему бы не доверить ему сотни жизней?

— Ты мне снилась, — вздыхает Бхандери. Звучит это так, словно кто-то провел пальцем по зубьям металли­ческой расчески.

— Это был не сон. И сейчас тоже. Нам правда нужна помощь. Рама. Пожалуйста.

— Неправильно, — жужжит он. — Нет смысла.

— В чем нет смысла? — спрашивает Кларк, вдохнов­ленная связностью его речи.

— Корпы. Корпов просите.

— Возможно, эпидемию устроили корпы. Они могли перестроить вирус. Им нельзя доверять.