Бетагемот

Уоттс Питер

Карл же первым и обнаружил, как проделывать то, чем занималась сейчас Лени Кларк. За это Кен Лабин его убил.

«Времена меняются», — размышляет Кларк, меняя еще одну настройку.

Наконец она заканчивает. Позволяет живому клапану встать на место и чувствует, как фосфолипиды затягивают шов. Молекулярные хвосты сплетаются в гидрофобной оргии. В груди снова бьется рассеянная боль, чуть отлич­ная от прежней: дезинфектанты и синтетические антитела впрыскиваются в полость на тот маловероятный случай, если откажет прокладка. Изнасилованный планшет сдал­ся: половина датчиков горят желтым и оранжевым.

В голове у Кларк что-то начинает меняться. На не­сколько процентов сдвигается проницаемость важных мембран. Немножко

снижается выработка определенных веществ, предназначенных не для передачи, а для бло­кировки сигнала. Окна еще не открылись, но задвижки сняты.

Напрямую она, конечно, ничего не чувствует. Изме­нения сами по себе необходимы, но не достаточны — они ни на что не влияют здесь, где работают легкие, где давление — всего-то атмосфера. Для активации нужна тяжесть океана.

Но теперь, когда Лени Кларк выйдет наружу — ког­да шагнет за край шлюза, и давление сомкнётся вокруг нее жидкой горой, когда триста атмосфер стиснут голову так, что синапсы начнет коротить, — тогда Кларк сумеет заглядывать в души людей. Конечно, не в светлую часть. Никакой философии, музыки, альтруизма и интеллекту­альных рассуждений о добре и зле. Вообще ничего свя­занного с неокортексом. Лени Кларк будет улавливать то, что старше на сто миллионов лет. Гипоталамус, ретику­лярная формации, миндалина. Мозг рептилии, средний мозг. Ревность, голод, страх и бессловесная ненависть. Все это она будет ощущать на пятнадцати метрах и более.

Она помнит, каково это. Слишком хорошо помнит. Шесть лет прошло, а словно вчера.

Осталось только шагнуть наружу.

Она сидит в своей каютке и не движется с места.

МОГИЛЬЩИКИ

Ищите чертовы мины!

Они рассыпались по участку черными псами, выню­хивая на свету и в темноте, сонарными пистолетами и детекторами течений. Кто-то мог сомневаться в успехе — а кое-кто почти наверняка надеялся на поражение, — но у всякого, кто выжил здесь пять лет, хватало ума не пе­речить Кену Лабину.

Ищите чертовы мины.

Кларк скользит среди них: на взгляд со стороны — просто еще один нос, уткнувшийся в след. Только в ней нет сосредоточенности. Другие следуют вдоль невидимых линий, нитей правильной сети, протянутой по району поиска, а Кларк движется зигзагами, пристраивается то к одному, то к другому, обменивается непринужденными гудками реплик и снова уходит в сторону, к следующему. У Кларк другая цель.

Ищи чертова минера.

Гектары биостали. Перемежающиеся отрезки света и тени. Стаккато вспышек на каждом выступе, мигающие маячки отмечают концы опор, антенн, опасные зоны, где могут внезапно происходить горячие выбросы. Гневные немигающие взгляды прожекторов у шлюзов и причалов, люков и погрузочных отсеков, зажженные ради сегодняш­них поисков. Бледные ауры света из сотен параболиче­ских иллюминаторов. Сумеречные пространства корпуса, где каждая выпуклость отбрасывает три-четыре тени в размытом свете далеких фонарей.

Остальное темно. От голых опорных стоек падают про­долговатые сетки теней. Непроглядные чернильные лужи заполняют пространства между килем и дном, словно «Атлантида» — огромная кровать, под которой прячутся жуткие монстры. Нечеткие темные пятна там, где свет постепенно сходит на нет; резкие там, где в солнечное натриевое сияние вторгается тень бака или трубы. С та­ким ландшафтом несложно спрятать взрывное устройство размером с два кулака. Тут их можно спрятать тысячи.

Для пятидесяти восьми человек это была бы боль­шая работа. Для двух дюжин, подписанных Лабином на это задание, — намного больше. Здесь рифтеры, еще не отуземившиеся, не настолько захваченные ненавистью к корпам, чтобы «случайно не заметить» подозрительный предмет, — рифтеры, среди которых едва ли окажутся подложившие эти устройства. Наверняка, конечно, не скажешь: немногие из этих людей свободны от подозре­ний. Даже сведения, украденные прямо из их мозгов, не дадут точного ответа. Гидрокожу и глаза выдавали толь­ко тем, у кого был определенный опыт. Именно сбой в мозговой проводке делает людей годными для рифта. Здесь у каждого свои призраки. Каждый таскает за собой груз: мучителей, жертв, наркомании, побоев, анального насилия, добреньких «людей в черном» с их отеческими увещеваниями. И ненависть к корпам, совсем недавно еще остывшая, снова стала всеобщей. Бета-макс вывел на поверхность старые конфликты. Воспламенил вражду, полузатушенную пятью годами угрюмого притирания друг к другу. Месяц-другой назад корпы с рифтерами были почти союзниками, не считая озлобленных упрямцев вро­де Эриксона и Нолан. Теперь, раздави океан всех корпов до единого, немногие станут их оплакивать.

И все равно. Одно дело — плясать на чьей-то могиле, другое — эту могилу копать. Тут поверх ненависти всплыва­ет элемент расчета. Отличие тонкое, Кларк не уверена, что она или Лабин сумеют уловить его при таких обстоятель­ствах. Оно может и не проявиться до того мгновения, как человек найдет искомое: увидит мину, торчащую на корпусе апокалиптическим моллюском, включит вокодер, честно собираясь подать сигнал тревоги, и тут... «Может, мерзав­цы этого заслуживают — после всего, что они сотворили с нами и с целым миром, а мне и делать ничего не надо, мог ведь я просто не заметить ее под опорой, в такой мути и...»

Мысли могут быть совершенно невинными — даже перед собой — вплоть до того момента, когда включится в работу финальный стимул, запускающий простую це­почку рассуждений, итог которой — отведенный в сто­рону взгляд. И кто знает, возможно ли уловить его даже с помощью тонкой настройки?

Только не Лени Кларк. Но все-таки она ищет, скользит между корпусами и цистернами, парит над своими това­рищами и подобно им вглядывается в свет и в темноту, отличаясь от них лишь целью охоты.

Эта цель — чувство вины.

Конечно, не простой вины. Вины, скатывающейся к страху разоблачения, кренящейся к праведному гневу. За­ново пробудившись, Кларк плавает в котле подержанных эмоций. Вода в нем загрязнена дюжиной разных страхов, гневом, отвращением к себе и другим. Есть и своеобразное возбуждение, азарт погони, постепенно выцветающий до привычной скуки. И сексуальные порывы. И еще менее выраженные чувства, которых она не различает.

Она не забыла, почему отказывалась от тонкой на­стройки на Чэннере, даже когда на нее согласились дру­гие. А теперь вспоминает, почему соблазн был так велик, что она в конце концов поддалась. В этой бесконечной сумятице чувств вечно теряешь свои собственные.

К сожалению, здесь, на Хребте, все немного иначе. Не то чтобы изменилась физика или неврология. Или кто-то из людей. Другой стала сама Лени Кларк. Жерт­ва и месть вылиняли с годами, черное и белое слились в миллионы неразличимых оттенков серого. Ее психика отклонилась от нормальной для рифтера, и ей теперь сложнее встроиться в этот фон. Чувство вины до того сильное, что наверняка может исходить только от нее.

И все же она не сворачивает с курса. Продолжает охо­ту, хотя чувства притупились. Где-то невдалеке скрытый дифракцией Кен Лабин делает то же самое. Он, вероят­но, лучше нее справляется с делом. Его этому обучали. За ним многолетний опыт.

Что-то зудит на периферии сознания. Далекий голос пробивается сквозь туман в голове. Она осознает, что чувствует его довольно давно, но громкость нарастала так постепенно, что он зафиксировался в мозгу толь­ко сейчас. Ошибки нет: угроза, вскрик, возбуждение на самой границе восприятия. Двое рифтеров движутся ей наперерез, уходят к югу, работая ногами. Челюсть Кларк гудит от вокодированных голосов — задумавшись, она и их не замечала.

— Чуть не пропустил, — говорит кто-то. — Запихну­ли под...