Бетагемот

Уоттс Питер

— Я не стану показывать дважды, — говорит Кларк, — так что прошу внимания.

Обнажившись до пояса, она снова вскрывает себя.

— Не меняйте ничего, кроме нейроингибиторов. Воз­можно, это нарушит баланс еще каких-то веществ, но, по-видимому, эффект постепенно размывается. После перестройки просто ненадолго выйдите наружу, чтобы все устоялось.

— На сколько времени? — спрашивает Александр.

Кларк сама не знает.

— Часов на шесть, наверное. После этого вы готовы. Кен распределит вас по разным пузырям.

Аудитория ропщет — перспектива

долгого заключения никого не радует.

— И как же настраивать ингибиторы?

Сломанный нос Мак прикрыт тонкими проводками

с бусинами — микроэлектрическая сеть ускоряет восста­новление. Выглядит это смешно — как севшая от стирки траурная вуаль.

Кларк невольно улыбается.

— Понижать.

— Шутишь!

— И не думаю.

— А как же Андре?

Андре умер три года назад: жизнь вышла из него с подводными судорогами, едва не разорвавшими тело на куски. Седжер сочла причиной отказ нейроингибиторов. Человеческие нервы не приспособлены к глубине — дав­ление делает их чувствительными к малейшему воздей­ствию. Включается живой рубильник без прерывателя и без изоляции. После нескольких минут предсмертных спазмов тело расходует все нейротрансмиттеры и попро­сту останавливается.

Вот почему имплантаты рифтеров, как только давле­ние превышает определенный уровень, накачивают тело нейроингибиторами. Без них выход наружу на таких глу­бинах смертелен, как электрический стул.

— Я сказала «понижать», — подчеркивает Кларк, — а не «отключать». На пять процентов. Самое большое, на семь.

— И что же из этого выйдет?

— Снижается порог включения синапсов. Нервы ста­новятся просто немножко... чувствительнее. Чувствитель­нее к мелким стимулам в водной среде. Вы станете за­мечать то, чего не воспринимали прежде.

— Например? — интересуется Гарсиа

— Например... — начинает Кларк и смолкает.

Ей вдруг хочется закрыться и отрицать все.

Хочется сказать: «Забудьте. Неудачная идея. Глупо по­шутила. Забудьте все, что я сказала».

А может, вообще — признаться? «Вы не представляете, чем рискуете. Не знаете, как легко шагнуть за край. Мой любовник не мог даже войти в пузырь, не ощущая лом­ки — даже дышать не мог, так ему хотелось разнести все, что стояло между ним и глубиной. Мой друг совершил убийство, чтобы обрести уединение там, где проплывая рядом с другим, обязательно заглотишь все его болячки и беды. Он и ваш друг, он один из нас, и он — един­ственный из живых на всей больной, одуревшей планете, кто знает, что с вами от этого будет...»

Она в панике озирается, но среди присутствующих нет Кена Лабина. Вероятно, он сейчас составляет расписание вахт для «настроенных».

«Однако, — вспоминает она, — к этому привыкаешь».

Переведя дыхание, Кларк отвечает на вопрос Гарсиа:

— Например, ты сможешь определить, когда тебя во­дят за нос.

— Вот черт, — ворчит Гарсиа. — Стану ходячим де­тектором вранья?

— Ты такой и есть, — натужно улыбается Кларк.

«Надеюсь, ты к этому готов...»

Ее послушники расходятся по своим пузырькам, что­бы похимичить с собой. Кларк закрывает

грудь. К тому времени как она натягивает черную «кожу», лазарет уже опустел, остались лишь следы мокрых ног и тяжелый люк — до недавнего времени всегда открытый, — веду­щий в соседнюю сферу. Гарсиа, презрев сухопутные тре­бования безопасности, наварил на него цифровой замок.

«Сколько мне осталось, — спрашивает себя Кларк, — до времени, когда каждый сможет влезть мне в голову?»

Не меньше шести часов, если послушники всерьез отнесутся к ее оценке. Потом они начнут играть, испы­тывать новые сенсорные способности, возможно, даже наслаждаться ими, если не проникнутся отвращением к тому, что обнаружат. Новость станет распространяться.

Кларк подала это как психический шпионаж, новый способ выследить преступные тайны, которые, вероят­но, скрывают корпы. Впрочем, пределами «Атлантиды» дело не ограничится. Теперь всем будет намного трудней строить заговоры в темноте — ведь каждый прохожий вооружится фонариком.

Она ловит себя на том, что застыла на входе в логово Бхандери, положив руку на переделанный замок. Набрав нужный код, она открывает люк.

Внезапно включается цветное зрение. Герметическая прокладка окаймляет проход глубокой стальной сине­вой. Над головой коралловыми аспидами вьются трубы с цветовой разметкой. Цилиндр с каким-то сжатым газом, видный сквозь проем, отражает бирюзовый свет, шкала на нем желтая и — подумать только! — ярко-розовая.

Здесь светло, как в «Атлантиде».

Кларк выступает на свет: циркулятор Кальвина, мат­рас, банк крови сочатся красками.

— Рама?

— Закрой дверь.

Нечто скрючилось перед рабочей панелью, прокручи­вая цепочки радужных нуклеотидов. Оно не может быть рифтером: ни общей ауры, ни блестящей черной кожи.

Существо больше похоже на скелет в одном белье. Оно оборачивается, и Кларк внутренне вздрагивает: у него даже глаз нет! На лице Бхандери вздрагивают темные зияющие дыры зрачков, почти вытеснивших радужку.

Значит, не так уж здесь светло. Довольно темно для глаз без линз, их приходится напрягать до предела. Столь тонкие различия теряются за мембранами, которые обес­печивают миру оптимальную освещенность.

Должно быть, что-то отражается у нее на лице.

— Я вынул -линзы, — говорит Бхандери. — Глаза... перевозбуждаются от стимуляторов...

Голос его до сих пор звучит хрипло, связки не адап­тировались к воздушной среде.

— Как дела? — спрашивает Кларк.

Пожатие тощих плеч. Даже сквозь футболку у него ребра можно пересчитать.

— Хоть что-нибудь? Диагностический критерий, или...

— Я не сумею отыскать различий, пока не удостове­рюсь, что они есть. Пока что это выглядит как Бетагемот с парой новых шовчиков. Может, мутация, может — пе­рестройка. Пока не знаю.

— А первичные образцы тебе помогут?

— Первичные?

— Те, что не прошли через «Атлантиду». Если ты по­лучишь образец с Невозможного озера, сумеешь срав­нить? Проверишь, есть ли различия...

Он качает головой — вернее, дергает, вздрагивает.