Бетагемот

Уоттс Питер

— Лизунцы?

— Пищевые станции. Все это комплекс мер, чтобы держать дикарей подальше от баррикад. Мы им кинем пару подачек, может, у них и пропадет желание прита­щить Бетагемот к нам домой.

Вполне разумно, с неохотой признала Кларк. И все же...

— Нет. Они не станут посылать самых лучших и са­мых умных просто сдерживать толпу.

— Вот именно.

— Да, но ты...

— А что я? Я что, по-твоему, самая лучшая и самая умная? — Уэллетт хлопнула себя по лбу. — Что, во имя всего живого, навело тебя на эту мысль?

— Я

видела, как ты работаешь.

— Ты видела, как я получаю команды от машины и выполняю их, особо не лажая. Пара дней тренировки, и ты, по большей части, справишься не хуже.

— Така, я не об этом. Я видела, как работают врачи. Ты — совсем другое дело. Твое... —В голову сразу при­шло выражение, о котором Така уже говорила: «общение с пациентами». — Тебе не все равно, — закончила она фразу.

— Ох, — Така уставилась куда-то вперед. — Не путай сострадание с компетентностью. Это опасно.

Кларк внимательно посмотрела на нее:

— Опасно. Какое-то странное слово для такой темы.

— В моей профессии компетентность людей не уби­вает, — ответила Уэллетт. — А вот сострадание может.

— Ты кого-то убила?

— Трудно сказать. Вот в чем сущность некомпетент­ности. В отличие от умышленного вреда ее не так легко определить.

— И сколько? — спросила Кларк.

Уэллетт перевела взгляд на нее:

— Ты счет ведешь?

— Нет. Прости, — Лени отвернулась.

«Но если бы вела, — подумала она, — то легко заткнула бы тебя за пояс». Она понимала, что такое сравнение несправедливо. Когда чья-то смерть слиш­ком много для тебя значит, она может оказаться куда большим бременем, чем тысяча трупов. Если тебе не все равно.

Если у тебя есть сострадание.

Наконец, они съехали на отдаленную поляну дальше по склону. Уэллетт разложила койку и легла спать, что-то неразборчиво бормоча. Кларк неподвижно сидела в крес­ле, сквозь ветровое стекло наблюдая за серой ясностью ночи: за серой травой на лугу, за темно-серыми рядами хилых елей, за покрытыми струпьями, потертыми кам­нями. За небом, затянутым облаками, словно покрытым бумажной салфеткой.

Сзади послышался слабый храп.

Пошарив за сиденьем, Лени вытащила свой рюкзак. Сосуд для линз лежал на самом дне — жертва хрони­ческого пренебрежения. Она долго держала его в руке, прежде чем открыть.

Каждая линза полностью закрывала роговицу и даже больше. Они сидели плотно и, когда Кларк начала их снимать, словно потянули за собой глазные яблоки, а по­том оторвались с легким хлопком.

Впечатление было такое, словно она не просто сняла линзы, а вытащила себе глаза — как будто ослепла. Или вновь оказалась на дне океана, там, где не было ника­кого света.

Не сказать что это было так уж неприятно.

Поначалу все погрузилось во тьму; пока фотоколлаген пахал за двоих, радужка обленилась, но через некоторое время вспомнила, что надо бы расшириться. Пустоту впе­реди осветил темно-серый мазок: это слабый ночной свет проникал сквозь ветровое стекло.

Лени на ощупь выбралась из лазарета и прислонилась к его боку. Закрыла дверь так мягко, как могла. Ночной воздух охладил руки и лицо.

Краем

глаза она заметила какое-то размытое пятно, которое исчезало, стоило на нем сосредоточиться. Ско­ро Кларк уже смогла отличить небо от вершин деревьев. Мутная клубящаяся серость над зубчатой тенью, казав­шаяся чуть ярче на востоке.

Лени отошла на пару метров от машины и оглянулась назад. Невероятно плавные края Мири чуть ли не свер­кали на фоне этого фрактального ландшафта. На западе, сквозь разрыв в облаках, Кларк увидела звезды.

Лени шла дальше.

Из-за отсутствия света она раз шесть спотыкалась о корни и ямы. Но цветовая гамма практически не отли­чалась от той, что Кларк видела в линзах: серое на сером и черном. Только контрастность и яркость поубавились.

Когда небо начало светлеть на востоке, она увидела, что взбирается по оголенному, усыпанному гравием скло­ну холма с торчащими повсюду пнями — старой лесосе­ке, которая так и не оправилась от потерь. Ее вырубили задолго до того, как Бетагемот вышел на сцену.

«Все умирает», — сказала тогда Кларк.

А Уэллетт ответила: «Все и так умирало...»

Кларк посмотрела вниз на пройденный путь. Мири стояла, как игрушка, на краю старой лесовозной дороги. Коричневые деревья выстроились по ее дальней стороне и вокруг холма, на котором она стояла. На росчисти, где поднималась Лени, их спилили подчистую.

Внезапно у нее появилась тень. Протянулась вниз по склону силуэтом убитого великана. Кларк оберну­лась: сияющее красное солнце перевалило через кромку холма. Ребристые облака наверху цветом напоминали радиоактивного лосося. Глядя на них, Лени вспомнила оставленный волнами гофрированный рельеф на пес­чаном дне, но настолько ярких красок она никогда не видела.

«Может, не так уж и плохо терять зрение каждую ночь, — решила она, — если оно вот так возвращается к тебе каждое утро».

Мгновение, конечно же, прошло. У солнца было всего несколько градусов — узкая полоска чистого неба между лежащей внизу землей и облаками, плывущими сверху. За несколько минут оно поднялось в тяжелую слоистую хмарь, померкнув до бледного пятнышка в безликой се­рости.

«Алике», — подумала Кларк.

Скоро проснется Уэллетт, готовясь к еще одному бес­цельному дню, проведенному в служении общему бла­гу. Делая добрые дела, которые не имели ни малейшего значения.

«А может, дело не в общем благе, — подумала Кларк. — А в общей нужде».

Она начала спускаться с холма. Когда Кларк добра­лась до дороги, Уэллетт уже встала. Она мигала, щурясь от утреннего света, и замигала еще больше, когда увидела глаза рифтерши.

— Ты говорила, что можешь меня научить, — сказала Кларк.

ЗВЕЗДОЧЕТ

«Она нормальная, Дэйв, — Така говорила с покойным мужем. — Поначалу пугала, конечно; Крис бы от одного взгляда на нее пулей вылетела из комнаты. В общем, не душа компании. Но с ней все в порядке, Дэйв, поверь. И коли ты не можешь быть со мной, она, по крайней мере, свою долю работы выполняет».