Без изъяна
Шрифт:
– И дурак знает, что воскресенье праздник, - заметил Палей.
– Было время, были у нас и курочки, да откудахтали.
– Ничего, не вешай носа, а там и курочкой разживемся!
– крикнул злыдень, исчезая.
Явился обратно с большим блюдом наперевес, весь светясь торжеством.
– А вот и курочка!
– он поставил блюдо на пол, почесал темя и признал удрученно: - Ну, не совсем курочка, лучшие куски баре съели, а этим побрезгали. Но нам и такого довольно. А что жареная, так навару больше будет. Французы свой жюс только из жареного
Палей поглядел на остатки жареной курицы и заметил:
– Блюдо никак серебряное.
– Верно, - согласился злыдень.
– Баре завсегда на серебре кушать изволят.
– Надо бы его назад снести.
– Правильно говоришь. Хватятся хозяева блюда - повара пороть велят, лакей за воровство в каторгу пойдет, а вина на тебе. Оно и в сказках говорится: Жар-птицу бери, а клетку не трожь!
– В таком разе давай сюда жареную птицу, - засмеялся Палей, - а клетку ейную тащи обратно.
Целый вечер злыдень носился как угорелый, что-то притаскивая и утаскивая, а Палей пошел в амбар, готовиться к завтрашнему севу. Из двух наделов земли одна полоса была у него с осени засеяна рожью. Зеленя перезимовали хорошо и уже входили в трубку. Вторую полоску, ту, что с утра перепахивал, сметил под яровые. Овсом хотел засеять, овес всегда в цене. И все бы хорошо, кабы не смертное Лихо. В одну зиму Палей прожился дотла. И то подумать: куда вдовцу с младенцем? Ни повинностей избыть, ни на заработки поехать. Теперь сев подошел, а семенного зерна не в обрез даже, а с большой недостачей.
Палей приготовил решето, остатний овес пересыпал в полотняный мешок, горстями, чтобы зерна не потерять. А закончив работу, услыхал шум. Обернувшись, увидал, что в дальнем углу возник злыдень. Волшебный хвостик, напружиненный, торчал вверх, и недаром, поскольку крохотный злыденек волочил разом два преогромных рогожных куля.
– Говоришь, хлеб едомый кончился, - закричал он, - так я, вот, овсецом разжился! Овес - брашно скотское, но в нужде и голоде и с него хлебы печем.
Палей развязал подарок, долго смотрел на то, что было в мешке. Потом спросил:
– Где ж ты такое сыскал?
Злыдень вспрыгнул на мешок, тоже заглянул внутрь. Огорченно скуксился.
– Пожалуй, это и впрямь есть нельзя. Кострики половина, хоть заново вей.
– И мышиные катышки - начерно. Такое и лошадь есть не станет.
– Да уж, вижу. А я-то гадал, с чего бы губернаторскому конюху мечтать, чтобы овес кто-нибудь спер. Решил, что у него в овсе недостача, и он хочет на покражу все списать, а у него вона что! И после этого вы нас злыднями называете. А он в таком разе кто таков?
– Я вот что думаю, - спросил Палей, - этот овес, которые зерна целые, всхожий?
Злыдень прищурился, хвост изогнулся знаком вопроса.
– Ну, если сеять погуще, что-то взойдет.
– Тогда вот что сделаем… На еду пойдет свой овес, а этот завтра пустим на семена. Сеять буду из узла, втрое против обычного.
– Здорово!
– восхитился злыдень.
– И пашню мышиным навозом удобрим. Этого до нас, поди, никто не делывал.
– Земле все равно, медведь или мышь, - сказал Палей.
– Для нее любой навоз - золото.
Вернулись в избу, захвативши полотняный мешок. Чашку овса Палей тут же залил водой, ходить для киселя, две чашки всыпал в меленку, намолоть толокна для Ванятки.
– Меленку я покручу, - предложил злыдень, - а ты покуда огонь под каганком затепли. Я бы и сам управился, но мне огня доверять нельзя, того гляди, пожар случится. Меленка тоже поломаться может, но я постараюсь аккуратнее.
– Будет тебе, отдыхай, я сам управлюсь… Азачем тебе огонь? В доме не холодно.
– Чай как пить будем? Палей засмеялся.
– У тебя и чай спроворен?
– А как же! И чай, и сахар. Вон, на лавке дожидают.
– Тогда рассказывай, что у них за изъян.
– Чай у трактирщика добыл, у Сысой Андреича. Он его за кяхтин-ский выдавал, а на деле чай хивинский, дешевый. К тому же он спитую заварку после посетителей сушит и туда замешивает. Так я этого чаю сколько надо нагреб, а в остальной керосину плеснул. Хоть у меня душа и не лежит пакостить, но тут - надо.
– Сахару-то никак целая голова!
– воскликнул Палей, обнаруживая на лавке в кухонном углу белый конус в синей оберточной бумаге. Бумага была надорвана и сильно намокла, на лавку натекла лужица сиропа.
– Это не я, - предупредил злыдень.
– Это городской лавочник сам себя наказал. Думаешь, почему у торговцев оберточная бумага на сахарной голове всегда надорвана?
– Показывают, что сахар чистый, без обмана, - простодушно ответствовал Палей.
– Тогда он должен бумагу при тебе надрывать. А купцы вот что делают: бумагу надорвут, голову соленой водой спрыснут и оставят на ночь на лавке в протопленной избе. А под лавку - ведро с водой. Так за ночь в голове полфунта веса прибудет. Но этот перестарался, соли взял с избытком, спрыснул слишком щедро, вот голова и потекла. Теперь ее не продашь, хоть сам чай с соленым сахаром пей. Но я купца выручил, теперь ему не надо гадать, куда подмокший товар девать.
– Ты прям всеобщий благодетель, - заметил Палей.
– На том стоим.
Мокрую голову Палей переставил в деревянную мису. Макнул палец в натекший сироп, лизнул.
– А он и не соленый почти. Чуть слыхать. Не знал бы, так и не распробовал. Но хоть бы оно и вовсе напополам было, все одно - не беда. Солдатиков, рассказывают, перед большим походом горячим чаем поят, сколько утроба примет. К чаю дают по целой селедке и сахару пиленого по два куска. Так они пьют сладкое да соленое. Иной десять стаканов выпивает, с двумя-то кусками! Вятские, говорят, водохлебы, они и больше могут. В походе идут по жаре с полной амуницией, а соль да вода с них потом выходит. А без того солдатскую лямку тянуть несподручно.