Без изъяна
Шрифт:
– Рано еще, - отказался злыдень.
– Господа почивают, завтрак им еще и готовить не начали, не то что обед. Это мужик в полдень ест, а баре, чем знатнее, тем обедают позже. Царь, говорят, и вовсе на другой год обедает.
– Тогда вот что, - произнес Пахом Авдеич, полночи обдумывавший новое задание.
– Будет тебе такой приказ. У меня в стаде две кобылки ходят неогулянные, а жеребца в деревне нет, одни кобылы да мерины. На конном заводе жеребца просить - в копеечку влетит…
– Хочешь, чтобы я жеребца с конного
– спросил злыдень.
– Это хоть прямо сейчас.
– Нет, - твердо ответил Пахом Авдеич.
– На заводе жеребца тотчас хватятся, всю волость на уши поставят. Ты мне его издалека пригони.
– Если жеребец хороший, все равно найдут, а абы какого и угонять не стоит.
– Правильно говоришь. Только ты этого жеребца, когда он моих кобылок огуляет, назад отгонишь. Так что если и найдут его на полпути, я тут ни при чем. А жеребята породистые мои будут.
– Из соседней волости коня угонять - дело долгое. Мне сейчас идти или сперва на господскую кухню наведаться?
– Сперва на кухню. Да смотри, чтобы свежее было, а то рога пообломаю.
В седьмом часу вечера злыдень объявился у Пахома Авдеича с серебряным блюдом полным макаронов. Блюдо было тем самым, на котором приносилась Палею недоглоданная курица.
– С пылу, с жару!
– объявил злыдень, ставя блюдо на лавку.
– До столовой не донесли, так что не беспокойся, все свежее. Вермичели с сыром пармезан! Скоромного на обед не готовили, сегодня пяток, господа пост держат.
– Какое же это постное?
– удивился Пахом Авдеич, обнюхав блюдо.
– Маслом коровьим полито, и сыра вон сколько.
– У господ пост католический, с молоком и яйцами. А если тебе это грешно, то и не ешь.
– Уж как-нибудь!.. Пост не мост, можно и объехать. Старуха, иди вечерять! У тебя пироги с горохом, а у меня, глянь, вертичели с пармезаном на серебряной тарелке. Ты теперя про горох забудь, будем с княжеской кухни питаться. А ты, братец, - повернулся он к злыдню, - о делах не забывай. К завтрашнему утру жду тебя с жеребцом.
К утру жеребец стоял на Пахомовой конюшне. Уж и вправду, хорош был конь! Пахом Авдеич и хотел бы худо сказать, да нечего. Стати соразмерны, грудь широка, бабки тонкие…
– Его поводить надо, а то засечется, - предупредил злыдень.
– Я его сюда сорок верст гнал. Ездок не тяжел, да путь не легок.
– Где ж ты его добыл?
– снисходительно спросил Пахом Авдеич.
– Ой, и не спрашивай! У цыган увел. Табор нагнал и свел коника. Они его берегли, прятали, шкуру глиняной болтушкой под мышиную масть перекрашивали, гриву спутали колтуном, но я все равно понял, какой конь самолучший, и свел. По дороге выкупал, гриву расчесал. Красавец, да и только!
– У цыган, говоришь, свел?..
– Пахом Авдеич задумался.
– Так им можно и не возвращать… Это племя такое, нехристи, сами все как есть конокрады.
– Смотри, Пахом Авдеич. Цыгане народ злопамятный, коня не простят. Впрочем, мое дело предупредить, а решать тебе.
– Бог с ним, - отмахнулся Куваротов.
– Время терпит. Сегодня жеребчик пусть отдохнет, вечерком по прохладе подпустим его к кобылам, а завтра, глядишь, дело и сладится. Там уже и решать будем, как дальше быть.
Полчаса Пахом Авдеич водил коня по проулку, сам, никому не доверив. Потом напоил и отправил в стойло, насыпав в кормушку овса. Перед огульным днем жеребца надо кормить, как перед тяжелой работой.
Вечером, отужинав господским обедом, Пахом Авдеич повел жеребца на луг. Но тут грянул на улице колокольчик, и с подлетевшей тройки пал на Пахомову голову исправник Валериан Сергеич. И прежде, бывало, исправник подъезжал с шиком к богатому дому, но разговаривал с Куваротовым ласково, а тут, слова не сказав, припечатал по сусалам чугунным кулаком и ухватил за шиворот.
– Вяжи вора!
Следом хожалые накинулись, что воронье на падаль. Лишь в избе, крепко связанный и при понятых сообразил Пахом Авдеич, в какую историю влип. Конь оказался заводской, племенной жеребец. Его свели три дня назад, и многотысячную пропажу искала полиция нескольких волостей.
– На цыган грешили, - восклицал Валериан Сергеич, - а он во-на где! Верно говорят, от домашнего вора замка нет!
– Я не крал!
– взывал Пахом Авдеич.
– Верно, не крал, лишь чужое брал. Я ж тебя с поличным взял, весь мир видел. Если не крал, то откуда у тебя конь?
– Цыгане увели, а я нашел. Грешен, хотел к своим кобылам подпустить, а назавтра вернул бы.
– Экие цыгане полорукие! Коня свели, да потеряли - таких цыган еще поискать.
– Свят крест, правду говорю!
– Я и не сомневаюсь. Коня свели, может, и цыгане, а ты его у них перекупил. Переводчик краденого, вот ты кто!
– Христом-богом!..
– Ты, Пахомка, зря не божись. Грех это. Сейчас узнаем, что у тебя еще в хозяйстве чужого есть. Понятые собрались? Приступайте к досмотру!
Не прошло и пяти минут, как на свет появились три серебряных посудины, последняя так даже с остатками недоеденного паштета из протертого перепелиного мяса.
Тут уже оставалось валяться у исправника в ногах и пенять на злыдня, который все это добро притащил.
– И каков этот злыдень собой?
– Маленький, зеленый, навроде черта!
– Понятно. Как воровать, так - господи, помоги! А ответ держать - черт попутал. Нет уж, скупал краденое, значит, в воровстве виновен. Не тот вор, кто ворует, а тот, кто переводит.
– Не переводчик я! Правду говорю! Злыдька, мерзавец, подь сюды! Скажи им, что я прав.
Не видать злыдня, не хочет на людях показываться.
Пахома Авдеича под причитания жены погрузили на тройку, а там доставили в волость и заперли в блоховнике. Только тогда злыдень и объявился.